Одиночество Калли и Кайдена - Джессика Соренсен Страница 10

Прошла неделя с начала учебы. Занятия как заноза в заднице. Меня предупреждали, что в колледже будет сложнее, но я не готовился к тому, что потребуется столько самостоятельной работы. А еще практика. В результате ни на что больше не остается времени.

После того ужина в ресторане я пересекался с Калли дважды, но она уклонялась от встречи. На биологии мы с ней в одной группе, но она садится в самом конце аудитории, подальше от всех, и сосредоточивает свое внимание только на ручках и конспектах. У этой девушки, должно быть, уже тетрадь заканчивается, так она сосредоточена на писанине.

Я стараюсь не смотреть на нее, но в большинстве случаев не могу удержаться. Просто восхищаюсь, как ей удается отключаться от всех. Вот бы и мне так углубляться в собственные мысли, вместо того чтобы беспокоиться о всякой чепухе.

Собираюсь на занятия, уговаривая себя, что надо забыть о Калли, и тут раздается звонок – отец.

– Ты оставил свое барахло в гараже. – Так он начинает разговор.

– Извини, – говорю я, заставляя себя ровно дышать, а сам одновременно собираю книги. – Но я думал, мама мне разрешила.

– Твоя мать не имеет права решать такие вопросы, – резко бросает он. – Если хотел держать там свои шмотки, должен был спросить разрешения у меня. Боже, сколько раз тебе нужно встрять не к месту, прежде чем ты уймешься?

Хочется возразить, но он прав. Я чаще лезу не в свое дело, чем воздерживаюсь. Пятнадцать минут выслушиваю отцовскую отповедь, и он снова заставляет меня чувствовать себя ребенком, нашкодившим маленьким поганцем.

Повесив трубку, смотрю в зеркало над комодом, изучаю шрамы на лице, пока они не сливаются в один большой рубец. Вдруг накопившаяся во мне ярость выплескивается наружу: выбрасываю из комода все барахло, пока один из ящиков не вываливается на пол. Вещи Люка рассыпаются по полу – зажигалки, фотографии, несколько инструментов и бритвенные лезвия. Люк терпеть не может, когда кто-то трогает его вещи, и, вполне возможно, взбесится, если войдет сейчас и увидит весь этот бардак.

Быстро складываю все обратно в ящик, пытаясь придать свалке упорядоченный вид, притворно не замечаю укоризненного взгляда белого слоника: когда я поднимаю его с пола, он глядит мне прямо в глаза. Держа его в руке, молю сам себя: Кайден, пожалуйста, не швыряй слоника в стену.

Рука дрожит, и я постепенно погружаюсь в воспоминания о том времени, когда не был таким, как сейчас. Когда думал, что, может быть, всего лишь может быть, не все в жизни должно концентрироваться вокруг боли.

Мы с моим старшим братом Тайлером возились в гараже. Ему было шестнадцать, а мне восемь. Он что-то делал с мотоциклом, который купил на скопленные за летнюю работу деньги.

– Я знаю, что это кусок дерьма, – сказал он мне, доставая гаечный ключ из ящика с инструментами в углу. – Но он даст мне возможность убраться отсюда куда-нибудь подальше, чего я хочу больше всего.

Весь день он ругался с отцом, на руке у него был здоровенный синяк, на костяшках пальцев – ссадины. Я слышал, как они ссорились, а потом подрались. Это было обычное дело. Такова наша жизнь.

– Почему ты хочешь уехать? – спросил я, обходя мотоцикл. Он не был каким-то обалденно сверкающим, но кое-какие удовольствия его внешний вид предвещал. А если он мог увезти отсюда любого, значит мотоцикл – это нечто особенное. – Из-за папы?

Тайлер швырнул ключ обратно в ящик, провел рукой по длинным каштановым волосам, которые придавали ему вид бездомного; по крайней мере, так говорил отец.

– Однажды, дружок, когда ты станешь немного старше, ты поймешь, что все в этом доме – одна сплошная ложь, и тебе захочется убраться отсюда к чертям собачьим. Любой ценой.

– Ты возьмешь меня с собой? – Я влез на ящик и с него пересел на мотоцикл, взялся за руль и свесил вниз свои короткие ножки. – Я тоже хочу уехать.

– Да, дружок, возьму. – Тайлер подошел сзади к мотоциклу и присел на корточки, чтобы проверить шины.

Я нажал на газ, изображая, что еду, и на секунду представил себе возможность жизни без боли.

– Обещаешь?

– Да, я обещаю, – кивнул брат и занялся насосом.

Мой брат оказался лжецом, как и все в доме. Он уехал, а меня оставил, потому что предпочитал напиваться, а не решать проблемы. Через несколько лет другой мой брат, Дилан, закончил школу и тоже уехал из дома. Он изменил номер телефона, никому не сказал, куда направляется, и с тех пор никто о нем ничего не слышал. Хотя не могу сказать, так ли уж упорно его искали.

В то время мне было двенадцать, и я остался единственным ребенком в доме. А это означает, что весь гнев отца сфокусировался на мне. Он дал мне это понять в тот вечер, когда Дилан собрал свои вещи и уехал. До того он меня не особенно сильно бил: пощечины, порка ремнем да иногда пинки или затрещины. Он всегда бил так, чтобы причинить боль, но оставить поменьше следов.

Прижавшись лицом к стеклу, я следил, как Дилан отъезжает от дома и скрывается в темноте. Мне хотелось оказаться с ним в машине, хотя мы никогда не были близки. Отец вошел в дом с улицы и принес с собой поток холодного воздуха. Он орал на Дилана всю дорогу, пока тот шел к машине, говоря, что Дилан – долбаный идиот, раз отказался от футбольной стипендии и бросил команду.

– На что ты там пялишься? – Отец так громко хлопнул входной дверью, что семейный портрет, висевший над камином, грохнулся на пол.

– Ни на что, сэр. – Я отвернулся от окна, сел на диван и уставился на портрет.

Отец подошел ко мне. Его зрачки поглотили радужную оболочку, и я почувствовал запах перегара у него изо рта. Он был больше меня, сильнее, и у него на лице было такое выражение, что я понял: сейчас он воспользуется этим преимуществом и я ничего не смогу с этим сделать.

Я знал урок. Убежать наверх и спрятаться, чтобы дать ему время остыть. Но я не мог сдвинуться с места. Все думал и думал о своих братьях, которые уехали и бросили меня здесь, будто старую футболку. Раньше мы терпели это вместе, теперь остался один я. Я заплакал, как маленький глупый мальчик, хотя сам знал, что это разозлит отца еще больше.

– Ты плачешь? Что такое с тобой случилось?

Он больше не медлил – занес кулак и сильно ударил меня в плечо.

Боль охватила шею и руку, высосала из меня весь кислород, и я сполз на пол, моргая, чтобы избавиться от черных пятен перед глазами.

– Вставай! – Он пнул меня в бок, но я не мог подняться.

Ноги не слушались, и с каждым ударом ботинка что-то умирало у меня внутри. Я даже не поджал колени к животу, чтобы защититься. Позволил боли овладеть мной, чтобы она довела меня до полного онемения и осталась позади.

– Ты ничтожество! Твои братья хотя бы отбивались. А ты что такое? Пустышка! И в этом твоя ошибка!