Явка с повинной - Николай Леонов Страница 10

Лева уложил бланки проверок в дело. Турилин говорил, что необходимо открыться кому-то из профессионалов конного дела, получать квалифицированные консультации. Он уже представлял, как вместе с Ниной ведет расследование, находит и изобличает убийцу. Лева повеселел, однако ненадолго, мысли вновь вернулись к телефонному звонку. Какую дополнительную информацию получил преступник? Фамилия – Гуров. В письме редакции Лева проходит как Шатров. Голос. Если убийца с Левой разговаривал, то мог узнать голос. Каким образом? Звонили из автомата, значит, параллельный телефон исключается. Девушка во время разговора передавала трубку? Нет, она говорила без пауз, а если слушать одну трубку вдвоем, не очень-то разберешь голос.

Что нового узнал он, Лева Гуров? Убийца видел его либо узнал о нем – следовательно, очень близок к конюшне. Данный факт и ранее сомнений не вызывал. Преступник подозрителен и обеспокоен. Мало. Он опытен, знает структуру аппарата управления, фамилию начальника. Кое-что. Он умен, раз сумел просчитать вариант: сотрудник, занимающийся розыскам убийцы, должен в субботу, перед воскресным днем, когда вновь состоятся заезды, находиться в кабинете, просматривать материалы, которые выносить из стен управления не разрешается. Умен – также не ново. А вот способность к логическому мышлению – уже характеристика. Такой склад ума значительно чаще встречается у мужчин, чем у женщин. Все это хорошо, плохо другое. Потерпев неудачу в Управлении внутренних дел, преступник, проверяя писателя, займется редакцией журнала. Писатель Л.И. Шатров не штатный сотрудник журнала, он лишь собирает материал для повести, одни его знают, другие – нет.

* * *

Семья Гуровых жила в большой четырехкомнатной квартире в самом центре города. Папа, мама, Лева и Клава, которая не считалась, а была на самом деле членом, если не главой семьи. Клава была значительно старше и генерал-лейтенанта и доктора наук, а Левчика Клава вырастила, так как Александра (Левина мать) после войны все училась и на воспитание сына времени не оставалось. Сколько Клаве лет, кажется, никто не знал. Лева утверждал, что у нее и паспорта нет и никогда не было. Звали эту маленькую сухонькую женщину Клавой совсем не панибратски, а в таком тоне, как говорят: мать или – хозяйка. Клава и была в доме хозяйкой, полновластной и довольно грозной. Все, не исключая отца, Клаву побаивались. Только в одном вопросе ее власть была сильно ограничена – в воспитании Левы. Воспитанием сына занимался сам генерал. Отец не собирался делать из него военного, был довольно сух, но внимателен и справедлив. Все его требования сводились к одному: будь человеком и мужчиной. Отметки и замечания в дневнике отца не волновали. Спросит лишь, за что, пожмет плечами, мол, тебе жить, думай сам. Держи слово, не будь трусом, не лги, не подводи друга, в общем, все то же: будь человеком и мужчиной. Приспосабливаясь к требованиям отца, Лева усвоил два основных понятия: хорошо и плохо. Так они и остались с Левой, простые и всеобъемлющие слова-символы. Отец не признавал полутонов, утверждая: все рассуждения о сложностях человеческой природы, которая якобы не может делиться на элементарные половинки, не что иное, как попытка плохое выдать за хорошее. От подобных рассуждений мама Левы хваталась за голову и говорила: «Ваня, Ваня, какой же ты дикий, невежественный человек». Мама Левы, отец звал ее Сашей, а Клава – Александрой, была по профессии психиатром. Занимаясь исследованием человеческой психики, познавая сложность ее организации и противоречивость, она любила человека очень категоричного, не признающего ничего, кроме черного и белого.

Когда Лева был маленький, категоричность отца ему нравилась своей простотой и доступностью. Затем в какой-то период она его страшно раздражала.

Когда Лева учился в старших классах, мама начала подсовывать ему различные книжки по психологии. Книжки он с интересом или без оного прочитал, после чего поступил не в медицинский, а на юридический факультет. Мама расстроилась, а отец – нет. «Жизнь Левку определит, поставит на нужное место, – считал он. – Если нет, то грош ему цена, а нам с тобой, Саша, – три копейки».

Еще в университете Лева понял, насколько его родители самобытные люди. Осознав это, Лева долго взвешивал: хорошо это для него, Левы, или плохо? Существовали свои «за» и «против». «За» понятны, самым существенным «против» являлось стремление Левы к самостоятельности. Как-то сложилось, что вокруг него все время вращались сыновья и дочери, которые хвастались не собственными успехами, а положением отца или матери. Лева же хотел стать Львом Гуровым. Ведь никто не интересуется, кто папа у Льва Яшина? Чтобы стать Львом Гуровым, необходимо стать личностью. Вот и решай: хорошо это или плохо, когда рядом папа – генерал-лейтенант, а мама – доктор наук и к ней чуть не со всей страны приезжают советоваться. Как ни крути, а ты всего лишь их сын, иначе к тебе никто и не относится.

Когда Лева пошел работать в милицию, мама сказала: «Ужас. Я иногда, как следователи выражаются, с их „клиентами“ сталкиваюсь. Почти стопроцентная патология». Папа же, пожав плечами, сказал: «Не артиллерия, однако работенка мужская». Клава посмотрела на папу, затем на маму и сказала: «Довоспитывались? В приличном доме милиционер будет жить».

В доме существовал установленный отцом обычай – делиться радостями и держать при себе неприятности. Попавшего в переплет деликатно опекали и никогда не расспрашивали. Каждый гордился своей сдержанностью, считал себя чуть ли не йогом, в крайнем случае – индейцем-команчем, по лицу которого невозможно определить, что именно он в данный момент чувствует.

Едва глянув на пришедшего с работы, Клава безошибочно ставила диагноз. Если следовало ворчание на остывшие котлеты, значит, все в порядке. Если Клава ставила еду молча, значит, так себе. Когда же она начинала суетиться и на столе появлялись неизвестно откуда извлеченные любимые человеком блюда, значит, плохо, «дело наперекосяк».

Логинова убили в воскресенье. Розыскное дело Лева завел во вторник, а в среду вечером Клава подала ему на ужин бутерброды с черной икрой. Лева очень любил черную икру. Клава ходила по квартире на цыпочках, шипела на Ивана и Александру, словно кобра. В четверг она их предупредила, что «милиционер» в пятницу, конечно, на дачу не поедет.

«Неожиданно», «так уж получилось», у отца накопились дела в городе, у мамы организовался «непредвиденный» консилиум. Клава заявила, что у нее давление, клубнику пусть черти собирают. Таким образом, на субботу и воскресенье вся семья осталась в городской квартире. В будни все ели в разное время и, конечно, на кухне, в выходной обедали обязательно в столовой, причем стол без всякой нужды раздвигался, будто их было не четверо, а двенадцать, покрывался белоснежной скатертью, доставался парадный сервиз, хрусталь. Лева называл такие обеды – парад-алле.

Когда Лева вернулся с работы, стол уже сверкал хрусталем, мама поставила в центре вазу с цветами, затем, решив, что цветы будут мешать, перенесла вазу на сервант.

– Добрый день! – крикнул Лева, направляясь в ванную и снимая на ходу пиджак. Умывшись, приведя себя в порядок перед зеркалом, Лева остался доволен, полагая, что выглядит нормально. Молодости свойственно ошибаться, за последние три дня Лева осунулся, под лихорадочно блестевшими глазами появились темные круги.