Дочь Афродиты - Филипп Ванденберг Страница 10

Сикиннос сделал успокаивающий жест.

— Персидские стрелы тысячами лежали на поле битвы. Сегодня на агоре их продавали пучками.

Фемистокл кивнул. Эмоции захлестывали его.

— Ты бы узнал этого лучника? — спросил он через некоторое время.

Раб подумал и ответил, закрыв глаза:

— Да, я ясно вижу перед собой этого человека с его крадущейся походкой и странными движениями, будто он превозмогает сильную боль. Он казался очень обеспокоенным и все время потирал лоб. Я, честно говоря, не видел его лица, но узнаю по осанке среди многих.

— А почему ты уверен, что это был не варвар?

— Через забор нашего лагеря невозможно перелезть.

— А если это был отбившийся от своих варвар?

На лице Сикинноса появилось удивленное выражение.

— О великий полководец афинян! Я всего лишь невежественный переводчик и далек от военного искусства. Но скажите мне: если воин разбитой армии пробирается в стан врага, разве это не подобно проникновению в пещеру ко льву?

Фриних согласился с рабом и заметил, что у перса вообще не могло быть мотива убивать гетеру эллинов. Посланный врагом убийца пустил бы стрелу в полководца, а не в его возлюбленную. Нет, этого стрелка нужно действительно искать среди своих.

— Да поразит его молния Зевса! — прошипел Фемистокл в бессильной ярости.

— Гнев не поможет тебе, — пытался успокоить друга Фриних. — Лучше принеси жертву олимпийским богам за то, что ты сам остался жив. Пожертвуй статуэтку Аполлону Дельфийскому и спроси у оракула, где тебе следует искать подлого убийцу Мелиссы.

Фемистокл, не выдержав, стал кричать, что ему не нужен оракул и он не верит во всеведение пифии, [25]двусмысленность предсказаний которой стала притчей во языцех.

Фриних перебил друга и напомнил ему, что пифия предсказала и падение Милета, и захват острова Эвбея. Конечно, эти предсказания исходили не от нее самой — устами жрицы говорил Аполлон, бог ясновидения.

— За звонкую монету! — насмешливо воскликнул Фемистокл.

— Да, за звонкую монету, — раздраженно повторил Фриних. — Потому что ничего в этой жизни не дается даром. Пекарь требует два обола за свою лепешку. За дом с участком ты должен заплатить целый талант, [26]и даже на народном собрании каждый гражданин вносит в кассу обол. Почему же этого не может делать оракул?

Тем временем мужчины подошли к дому Фемистокла в филе Леонтис. Приземистое здание казалось не особенно представительным — такие дома были повсюду в предместье Афин. Передняя половина, андронитис, служила хозяину дома и состояла из гостиной, столовой и комнаты отдыха. За ней находился гинеконитис, женская половина, в которой жила Архиппа с двумя рабынями и обеими дочерьми. Эти помещения она покидала редко и только по особому поводу.

Сикинносу отвели крошечную комнатку без окон, находившуюся сразу возле колонн у входа в дом. Этот щедрый жест свидетельствовал о том, что Фемистокл проникся большим доверием к новому рабу.

— Где вино? — крикнул Фемистокл и хлопнул в ладоши. Фриних без приглашения опустился на покрытую белым кушетку и, сладко потягиваясь, разлегся на ней. Кроме второй кушетки и крохотного низкого столика из белого мрамора, никакой другой мебели в этом помещении не было. Рабыня принесла два изящных черных глиняных кувшина и плоские чаши и молча поставила их на стол. Фриних положил руки за голову, а Фемистокл налил в чаши вино, разбавив его водой.

— Если хочешь, — предложил Фриних, не отрывая взгляда от потолка, — я поеду в Дельфы вместо тебя и поговорю с оракулом.

Фемистокл сделал большой глоток, отставил свою чашу и ответил, тихо вздохнув:

— Фриних, друг, если варвар прав и убийца Мелиссы действительно грек, то для меня годится любое средство, которое поможет найти предателя. Привези мне слово пифии, но привези не обоюдоострый меч, а надежное оружие, которое даст мне возможность отомстить. Я сам закажу жертвенную статуэтку. Главк отольет из бронзы фигурку Афродиты.

Только дюжина пленных варваров, как и Сикиннос, получили хозяина. Языковые трудности удерживали афинян от покупки рабов-персов, так что большинство из них отправились к рудникам на восточном побережье Аттики, где афиняне столетиями добывали серебро. Однако в последнее время выход серебра был незначительным, и уже появились планы свернуть работы, чтобы начать добычу где-нибудь в другом месте.

Греки довольно пристойно обращались с рабами-варварами. Пленники жили в бараках недалеко от штолен; питание их было не изысканным, но обильным; многие из рабов даже получали премии за успешную работу. Их почти никогда не били, хотя надсмотрщики всегда ходили с кнутами. Варварам повезло. Двое из них научились горному делу у себя на родине, в Персии, и теперь охотно применяли свои знания в Лаврионе.

Сикиннос пришел в один из бараков по окончании рабочего дня. Варвары лениво лежали, отламывали кусочки лепешек и макали их в миски из-под каши с салом. Узнав в приближающемся к ним человеке своего товарища, они с радостными возгласами окружили его и стали расспрашивать, куда он попал. Когда горнорабочие выяснили, что хозяином переводчика стал греческий военачальник, они решили, что ему повезло. Но теперь в их отношении к нему сквозило недоверие, да и Сикиннос слишком уж доброжелательно отзывался о греках, утверждая, что это образованный народ с высокой культурой.

После взаимных расспросов Сикиннос сообщил причину своего визита.

— Вспомните ночь после битвы под Марафоном!

— Лагерь военнопленных?

— Лагерь военнопленных. Некоторые из вас видели тогда лучника.

— Грека, который целился в палатку? — спросил один пожилой перс.

Сикиннос подошел к нему.

— Почему ты думаешь, что это был грек?

— Насколько я смог различить, — ответил тот, — на нем была греческая одежда. Борода и волосы тоже были подстрижены на греческий лад. А почему ты спрашиваешь?

Сикиннос долго смотрел на старика, потом сказал:

— Этой стрелой была убита возлюбленная моего хозяина. Фемистокл хочет отомстить за убийство. Ты бы смог опознать лучника?

Старик, медленно качая головой, ответил, что была ночь и злодей находился на расстоянии двух полетов камня. Единственное, что он мог бы опознать, — это его странную манеру движений. Сикиннос был доволен и этим.

Намереваясь продолжить разговор, старик отвел переводчика в сторону. Остальные настороженно оглядывались, не наблюдает ли за ними кто-нибудь. Теперь он говорил тихо: