Окрась все в черный - Надежда и Николай Зорины Страница 10

(Филипп Сосновский)

Звонок звенел и звенел, а я не хотел просыпаться. Слушал эти назойливые переливы (они совпадали с сюжетом сна) и думал: я мертвый художник, я не могу открыть дверь. Но звонок не умолкал — добил, разбудил. Я приподнялся на локте, послушал — звенит. И будет звенеть, пока не открою. Это милиция. Снова пойдут вопросы, вопросы. Мало им вчерашнего? Вернулись, чтобы начать все сначала: имя, фамилия, год рождения… в каких отношениях вы состояли с погибшей?

В каких отношениях? Я просто художник. Обычный художник. Вернее, был когда-то обычным. Но вот однажды я сел в такси… А потом возникла картина «Шесть мертвецов». Инга была на ней в числе прочих — в числе тех, кто вчера явился на день рождения пропавшего ребенка. Как назвать такие отношения? Не знаю. О картине, конечно, я им не рассказал. И сегодня не расскажу, зря пришли.

Но открыть дверь все же придется.

На пороге стояла Анна, сестра Инги, а никакая не милиция. Видимо, ей разрешили остаться в квартире. У меня появилась новая соседка. К счастью, без ребенка. Интересно, а ей нравится Перголези?

— Простите, Филипп, — слабым и каким-то простуженным голосом проговорила она. — У меня страшно болит голова, нет ли у вас чего-нибудь обезболивающего?

— Обезболивающего? — переспросил я и присмотрелся к ней внимательней. Да, вид у нее действительно больной: покрасневшие веки, мутный взгляд и на ногах, похоже, еле держится.

— Какой-нибудь таблетки.

— Проходите.

Анна качнулась, ухватилась за стену, сделала неуверенный шаг и чуть не упала. Я подхватил ее, провел в мастерскую, усадил на стул и тут сообразил, что у меня не только нет никаких лекарств, даже простого градусника не найдется. Я так давно ничем не болел…

— Сто лет не болела, — хрипло сказала Анна и кашлянула. — Кажется, у меня жуткая температура.

Я дотронулся до ее лба.

— Точно! Вам нужно срочно в постель.

— Да. Только немного посижу. Очень холодно. — Девушка зябко повела плечами. — Мне бы таблетку.

— Сделаем так: я вас отведу домой и сбегаю в аптеку. Лучше бы вызвать скорую, но не знаю, приедут ли они сюда. Можем только время потерять. Пойдемте.

С большим трудом я ее увел и уложил в постель — в ту самую, на которой вчера лежала Инга! — укрыл двумя теплыми одеялами — теми самыми! — и помчался в аптеку. Но когда выскочил на улицу, понял, что понятия не имею, где здесь аптека. Спросить было не у кого — этот район почти безлюдный: несколько домов, стоящих на отшибе, и те выселены, до ближайшей остановки не меньше пятнадцати минут ходу, а нужно спешить. И тут мне на глаза попалось стоящее на обочине дороги такси. Дверца была распахнута, водитель курил рядом. При других обстоятельствах я бы ни за что к нему не подошел: однажды я уже сел в такси… Но сейчас делать было нечего.

— Простите, пожалуйста, — обратился я к водителю, он посмотрел на меня вполне нормальным человеческим взглядом — обычный таксист, а не перевозчик в царство мертвых. — Вы не подскажете, где здесь аптека?

— Аптека? — Водитель задумался. — Поблизости нет. Это в центр надо ехать.

— Черт! Мне срочно. Как же быть?

— Садись, я свободен. Все равно еду в центр.

Спасибо, не надо, хотел отказаться я, но не нашел достаточных аргументов: не рассказывать же ему о том, как однажды я сел в такси и оказался в кошмаре?

Не рассказывать. Я сел в такси, сделал вид, что совершенно спокоен: он — обычный водитель, я — простой пассажир, мы друг другу вполне доверяем, и даже больше: нам и в голову не может прийти не доверять. За окном белый день, мы едем по городу, мелькают дома и деревья — знакомым маршрутом едем. Можно расслабиться. Нужно расслабиться. Улица Лермонтова. А дальше, на Гоголя, я знаю, прекрасная аптека. Вероятно, туда он меня и везет. Так и есть.