Остаться в живых. Прицельная дальность - Ян Валетов Страница 10

— Уже начинать?

— Не умничай. Запишешь не афоризмы, а результаты промеров. Олег, отвяжи швартовый.

— Понял! — отозвался Ельцов. — Есть, отвязал! Лови веревку, Пима!

— Это называется — конец! — сообщила Изотова, откровенно веселясь. — И надо говорить: лови конец! Или — держи конец! Звучит забавно! Эй, Пима, держи конец!

Прочный капроновый тросик упал в лодку.

Пименов включил передачу, мотор перешел на басовое звучание, и «Адвенчер», пританцовывая на волнах, отвалил от борта «Тайны».

— Класс! — сказала Изотова, оглядываясь по сторонам. — Море, ветер и солнце! Как мне вас не хватало!

За день лежания на солнце (с небольшим перерывом на легкий перекус) она, благодаря крему, не обуглилась, а лишь слегка подрумянилась, как булочка на противне у хорошей хозяйки. Кожа на плечах хоть и подгорела, но не приобрела нездорового красноватого оттенка, лицо словно разгладилось, и на щеках стал виден нежный золотистый пушок, совсем как на кожице созревшего персика.

Лодка летела по воде, иногда подпрыгивая настолько высоко, что винт мотора какие-то доли секунды рассекал воздух. Ельцов, стоя у борта «Тайны», помахал им рукой и тут же судорожно ухватился за леера, бот чуть-чуть качнуло. Ленка же, сидящая на носу надувной лодчонки, скачущей в облаке брызг, словно резиновый мячик, напротив, была весела и вела себя так, будто всю жизнь провела на корабле, а не прожила последние десять лет у другого моря — мелкого, неторопливого, холодного.

Они подошли вплотную к скале. «Мини-медведь», брюхо которого поросло густыми, как настоящая медвежья шерсть, водорослями и мелкими ракушками, нависал над ними черным, высоким боком. Проход между банкой и скалой был узковат, метров пятнадцать на глаз, но дальше мель резко забирала вправо, открывая синюю глубокую воду.

— Был такой фильм, — внезапно произнесла Изотова, когда Губатый сбавил скорость и мотор перешел с рева на воркование, — «Искатели приключений». Помнишь, Леша? Там еще Делон играет, молоденький совсем. Они там бриллианты в Африке ищут, в море… Девка такая там, длинноволосая, художница…

— Помню.

— Я от него всегда балдела, раз двадцать смотрела в «Клубе Моряков». Пленка старая, царапанная, клееная-переклеенная… Я все время плакала, когда ее убивали. Рыдала, как дура. Она такая красивая, а они вдвоем несут ее на руках — мужчины, которые ее любили, и потом хоронят в море. И когда они отпускали скафандр и он тонул под красивую мелодию — веришь — я ей завидовала.

Ленка вдруг громко расхохоталась, запрокидывая голову на длинной тонкой шее.

— Представляешь — я этой мертвой дуре завидовала! Ее застрелили походя, бессмысленно и утопили тело в вонючем резиновом гондоне со стеклышками, а я, вместо того чтобы завидовать тем, кто взял куш и остался в живых, завидовала курице, которая весь фильм не могла выбрать между двумя мужиками и в результате спала в одиночестве! Не-ве-ро-ят-но!

— Ты изменилась, — произнес он.

Глядя на нее, он испытывал странное чувство — влечение и брезгливость одновременно. Проблема заключалось в том, что влечение было гораздо сильнее и существовало вне зависимости от его мыслей и того, что она говорила. А брезгливость постоянно нуждалась в подпитке, словно пересыхающий источник.

— О да… Я изменилась. Ты даже не представляешь себе, как сильно я изменилась, — сказала она. — И ты изменился. Все изменилось. И в Клубе Моряков уже нет кинотеатра. А история осталась.

— Точно, — ответил Губатый. — История осталась. Я недавно смотрел по кабелю. И ты знаешь — с удовольствием. Хорошая история, про любовь, про дружбу, про чувство долга, про самопожертвование. И еще — про судьбу. Мы с тобой, случаем, не о разных фильмах говорим?

— Каждому — свое, — отрезала она. — Проехали.

— Тогда — записывай.

Он нажал кнопку на портативном GPS, ставя первую метку — хлебную крошку, как сказала Изотова.

— Номер один, — он скосил глаза на экран эхолота. — Пять и восемь метра.

Лодка медленно скользила вдоль скалы.

— Номер два. Шесть и три метра.

По направлению к берегу дно вначале опускалось до отметки в десять и три десятых метра, потом резко шло вверх и выходило на ровное, как стол, плато, усыпанное валунами и осколками скал вплоть до узкой береговой линии.

Галька, покрывавшая весь берег равномерным, разглаженным волнами слоем, была достаточно мелкая и у самого среза, там, где вода лизала пляж, превращалась в подобие каменной перловой каши, не по вкусу, естественно, а по размерам.

Пименов втащил «Адвенчер» на сушу до половины длины. Изотова выскочила из лодки до того, как он успел подать ей руку, и, стоя в воде по колено, с удовольствием ополоснула лицо кристально чистой влагой.

— Ну? — сказала она. — Что будем делать? Искать могилу? Петь песни? Купаться? Или потанцуем?

— Оглядимся.

Скалы с моря не казались настолько высокими. Теперь же, когда они стояли у самого основания уходящей вертикально вверх скалы, стало понятно, что никакой тропы здесь и близко нет. А может быть, и не было уже и в 29-м. Стена, нависающая над ними, явно имела отрицательный угол наклона и была покрыта трещинами, глубоко врезающимися в глубь породы. Теперь стало понятно, отчего случился оползень, скрывший под собой пляж на противоположном конце бухты, и относительная закрытость и недоступность бухты для туристов, которых развелось в округе великое множество. Для того чтобы спуститься сюда с пятидесятиметровой высоты, нужно было иметь, как минимум, специальное снаряжение. Благодаря этой особенности рельефа на скалах не было надписей типа «Киса и Ося были здесь» или «Вася Краснодар 98». От бухты веяло безлюдьем. Это было настолько неожиданно, что даже пугало.

Берег осыпался, а потом море размывало обрушившиеся куски, перемалывало их своими огромными челюстями, обсасывало влажным, хлюпающим ртом. Древесные стволы, упавшие вниз, оно дробило о скалы и выплевывало на берег кусками. Под белым южным солнцем они медленно превращались в сухой плавник, похожий на белесые кости вымерших животных.

А еще — море отрыгивало на берег мусор, который бросали в него люди. И здесь его было предостаточно, хотя, конечно, поменьше, чем в населенных местах. Разбитые о камни осколки стекла превращались в зеленые округлые «галечки» с матовой шершавой поверхностью, раскисала в кашицу порванная в клочья бумага, а вот пластиковые бутылки и обрывки полиэтиленовых пакетов никуда не девались и лежали у кромки воды, словно пена. Здесь, на удалении от людных мест, даже в ясную ночь Дообский маяк казался одной из звезд на небе — эти испражнения человеческой цивилизации выглядели особенно противоестественно.

Но на берегу не было видно ни следов от костров, ни других признаков того, что тут останавливались люди. И это было хорошо.

Пименов прошелся вдоль скалы, глядя вверх. Ни трещин, ни осыпей не было видно. Хотя, конечно, образоваться они могли мгновенно, и глазом не успеешь моргнуть. Берег был недостаточно широким, чтобы спрятаться от шторма, волны прибоя, перекатившиеся через банку, смыли бы стоянку и людей в море за считанные секунды. Ночевать на берегу было можно, но только при спокойной воде — шторм в три балла мог стать смертельной угрозой.