Великосветский свидетель - Ольга Ракитина

Удивительно теплым апрельским вечером 1878 года к табачной лавке, что на второй линии Васильевского острова, манящей ярко раскрашенной витриной и начищенным колокольчиком у входа, бойко подкатила открытая пролетка. Мужчина импозантного вида с роскошной костяной наборной тростью и утомленным лицом вошел в лавку, а извозчик на козлах, ссутулив широкую спину, предался ожиданию, погрузившись в дрему.

Из подворотни показалась фигура мужчины в изрядно поношенном сюртуке с поднятым воротником. Человек не шел, а словно невесомо скользил по булыжной мостовой, бесшумно переставляя кривоватые ноги. Приблизившись к экипажу сзади, он будто невзначай заглянул внутрь и легкая, почти незаметная ухмылка отразилась на его лице. Ловким манером он выудил из ряда стоявших в ногах баулов и бюваров саквояж рыжей свиной кожи, добротный и вместительный. Среди прочей поклажи это была не единственная заманчивая находка, но мужчина, проявив разумную сдержанность, ограничился только ею. Так же бесшумно он скользнул в ближайшую подворотню, оставив кучера нежиться в сладкой дреме.

Вот уже битых два часа пристав с дюжиной младших чинов и тремя агентами сыскной полиции проводил обыск на воровской малине Ваньки Петуха в Дровяном переулке. Всех посетителей трактира на первом этаже и обитателей громадной квартиры-клоповника этажом выше собрали в самой большой комнате, звучно названной хозяином квартиры «зеркальным зало». Своим названием грязное помещение было обязано старинным зеркалам, развешанным в простенках между окнами. Сами окна были закрыты плотными занавесями, отчего в комнате царил полумрак.

Приставленный к задержанным урядник важно прохаживался меж зеркал с облезлым серебром и взыскательно следил, чтобы публика не перешептывалась. Однако многие этого делать и не пытались, поскольку лыка уже не вязали.

Ночью здесь шла большая карточная игра, и азартные участники ныне испытывали вполне понятные последствия перебора пунша и коньяка. Все знали, что коньяк, подаваемый Ванькой Петухом, был бодяжен умельцами с Лиговки, так что на некрепкие или невоздержанные души напиток воздействовал в прямом смысле сногсшибательно.

Тяжелый смрад висел в квартире: смесь алкогольного перегара, печки, немытых, потных тел и гуталина с начищенных сапог урядника.

Обыск близился к концу, когда под ворохом ношеной одежды один из полицейских наткнулся на вполне приличный кожаный саквояж. «Не иначе уворованный», — мелькнула мысль в голове полицейского. Ворованным тут было почти все, но саквояж желтой кожи с двумя латунными застежками выделялся среди барахла добротностью и явно немалой ценой. Открыв находку, полицейский обнаружил внутри странный сосуд зеленого стекла, похожий на вместительную кастрюлю с плотно притертой крышкой. Сквозь крышку и ручки была пропущена суровая нить с остатками сургуча.

Саквояж отнесли приставу, который показал его агенту, допрашивавшему в тот момент Ваньку Петуха.

— Что внутри? — спросил агент и, не дожидаясь ответа, извлек из саквояжа стеклянный сосуд. На свету сквозь зеленое стекло стало видно, что внутри находится жидкость, в которой плавает нечто бесформенное.

— Саквояж не мой, вижу в первый раз, — поспешно проговорил Ванька, — всех святых призываю в свидетели и крест клятвенно целовать в том готов.

— Ну, разумеется, — рассеянно пробормотал сыскарь. Он уже не слушал Ваньку. Секундой позже он поднял крышку, и по комнате распространился специфический аптечный запах.

— Эко! — выдохнул потрясенный пристав, а агент развел руками:

— Печень в формалине… Как-то это нехорошо. Ладно бы что-нибудь ботаническое: ежики, там, воробушки всякие в спирте. А вот печень человеческая — это очень даже нехорошо, — задумчиво пробормотал сыщик.

Пораженный увиденным хозяин квартиры приподнялся было со стула, но пристав шагнул к нему и со всего размаху въехал кулаком в ухо. Ванька кубарем полетел на пол и завыл:

— Истинный крест, не мое, понятия не имею, знать не знаю, кто принес — не ведаю, подбросили мне.

— Кто подбросил? — гаркнул пристав.

— Гости, гости.

— Сучий потрох! С нами! В участок! Бить буду собственноручно, — пообещал пристав.

Надо сказать, прозвучало обещание очень даже нешуточно.

— Послушай, Ванька, — невозмутимо продолжил сыскной агент, — если бы твои гости просто играли в карты — ну и пусть себе. Конечно, подпольный игорный дом в столице — это нарушение закона, но до известных пределов с сим злом мириться можно. Но твои дружки-уркаганы не просто мошенничали по-крупному, они еще и на человеческие жизни играть стали. Тут тебе, однако, не Сахалин, не Нерчинск и не Вилюйск, так что свои каторжанские ужимки здесь показывать не след.

— Ничего не знаю, ничего! — запричитал Ванька. Он сделал попытку подползти к агенту, но его движение остановил пристав, наступив сапогом на спину притоносодержателя. — Сам за столом не сиживал, за ставками не следил, ну какой с меня может быть спрос?

— Ты сам подумай, какой может быть спрос с человека, на квартире которого каторжане и человекоубивцы во время карточной игры ставят на человеческие жизни, а потом в этой же квартире находят человеческую печень?

Ванька Петух заплакал. Он проплакал всю дорогу до околотка, и друзья бывалого тюремного сидельца никак не могли понять, что же вызвало эти горючие слезы: искреннее раскаяние или банальное сожаление о собственной бездарно прожитой жизни?

Делом о найденном саквояже с печенью поручили заниматься помощнику окружного прокурора Вадиму Даниловичу Шидловскому. Это был старый опытный служака, обрюзгший и подуставший на государевой службе. Взгляд сей почтенный господин имел обыкновенно сонный и какой-то скучающий.

Оживлялся он лишь при общении с ровней себе. Наделенный богатой родословной и знатной родней, человек этот не то чтобы брезговал людьми простыми — нет, просто они были ему неинтересны. А посему провести первоначальное дознание о саквояже он поручил своему молодому подчиненному Алексею Ивановичу Шумилову.

Саквояж с печенью в формалине под конвоем прибыл в один из околотков Адмиралтейской части, куда пригласили полицейского доктора, а все задержанные на малине гопники подверглись весьма пристрастному допросу. После многочисленных и энергичных шлепков, пинков и ударов по ушам выяснить удалось весьма немного: никто из задержанных так и не вспомнил, кем именно саквояж был принесен на квартиру Ваньки. То есть, эти канальи, конечно же, знали правду, но ввиду отсутствия прямых улик добиться этой правды от задержанных не представлялось возможным. Был бы среди этой шайки-лейки полицейский осведомитель, и дело сдвинулось бы с мертвой точки, но такового, увы, среди них не оказалось.

Доктор, несколько помятый, с серым, невыразительным лицом, нацепив на переносицу круглые стеклышки пенсне, открыл стеклянный сосуд и внимательно всмотрелся в его содержимое. Казалось, его ничуть не смущает специфический запах и сам вид плоти, в то время как у Шумилова, стоявшего рядом, этот запах вызвал горловой спазм и желание подставить лицо под струю свежего воздуха из приоткрытого окна. Тонким пинцетом доктор подцепил печень, перевернул ее, посмотрел с обратной стороны. После этого, взяв печень двумя пальцами, вытащил ее из формалина и бросил на чашку установленных подле весов. Шумилов остро ощутил, как болезненно содрогнулся его желудок. Дабы подавить рвотный позыв, он с шумом втянул воздух, вызвав усмешку доктора: