Злой гений Нью-Йорка - Стивен Ван Дайн

Суббота, 2 апреля, полдень

Из всех уголовных дел, в которых Фило Ванс принимал участие в качестве неофициального следователя, самым мрачным, самым необыкновенным и, по-видимому, самым непонятным было дело об убийствах, раскрытием которых Ванс занимался вместе со своим другом Джоном Маркхэмом, нью-йоркским следователем. Оно стало известно как «Дело Епископа». Название очень неудачное, так как в этом списке отвратительных убийств, заставивших массу людей читать стишки из детской книжки, не было ничего клерикального, так же как и фамилии «Бишоп» [2]не носило ни одно лицо, хотя бы отдалённо связанное с этими чудовищными происшествиями. Но до некоторой степени название все-таки оправдывалось, так как убийца пользовался словом «епископ» с самыми преступными намерениями. Именно это слово и привело Ванса к открытию невероятной истины и дало возможность положить конец ряду самых изощрённых в истории полиции преступлений.

В прекрасный тёплый весенний день, какие иногда случаются в Нью-Йорке в апреле, Ванс завтракал в садике на крыше своей квартиры на 38-й Восточной улице. Было близко к полудню, Ванс работал и читал по ночам, поэтому вставал поздно. Он сидел развалясь в удобном кресле, перед ним на низеньком столике стоял завтрак; грустными глазами смотрел он сверху на вершины деревьев, росших на заднем дворе.

Уже много лет я был другом и юридическим советником Ванса, кем-то вроде управляющего денежными делами и компаньона. Я покинул нотариальную контору в фирме моего отца «Ван Дайн, Дэвис и Ван Дайн» и посвятил себя ведению дел Ванса, что находил более подходящим для себя, чем сидение в душной конторе; и хотя у меня была собственная квартира в западной части города, большую часть времени я проводил у Ванса.

В это утро я пришёл очень рано; Ванс ещё не вставал, и, просмотрев счета на первое число месяца, я лениво курил трубку, пока тот завтракал.

Едва успел Ванс налить себе вторую чашку кофе, как в дверях с переносным телефоном в руках появился Карри, его старый камердинер и поверенный во всех делах.

— Это звонит м-р Маркхэм, сэр, — извиняющимся тоном сказал старик. — Он требовал вас очень настойчиво, поэтому я и осмелился сказать ему, что вы дома.

Он поставил аппарат на столик.

— Хорошо, Карри, — тихо сказал Ванс и взял трубку. — Пусть хоть кто-нибудь нарушит это дьявольское однообразие, — и он заговорил с Маркхэмом: — Ну что, старина, не спишь? А я ем яичницу; хочешь присоединиться? Или просто решил услышать мой голос?

Вдруг он замолчал, и с его худощавого лица исчезло шутливое выражение. Внешне Ванс был типичным северянином: длинное лицо с резкими чертами, серые, широко расставленные глаза, узкий орлиный нос и прямой удлинённый подбородок. Красиво очерченный рот выделялся на бледном лице. Но была в нем черта какой-то циничной жестокости, делавшая его больше похожим на обитателя Средиземноморья, чем севера. Лицо его, волевое и привлекательное, нельзя было назвать очень красивым. Это скорее лицо мыслителя, отшельника, и строгость его выражения всегда служила преградой между ним и его товарищами.

Ванс был неподвижен по природе и приучил себя к сдержанности в проявлении чувств, но в это утро я заметил, что он не в состоянии скрыть жадного интереса к тому, что говорилось. Лоб его наморщился. В глазах мелькнуло изумление. Время от времени он давал выход своим чувствам любимыми восклицаниями: «изумительно!» или «необычайно!», или «честное слово!».

И когда через несколько минут он заговорил сам, в его речи чувствовалось странное возбуждение.

— О, конечно! — сказал он. — Это, право, безумно… Сейчас оденусь. До свидания.

Положив трубку на место, он позвонил.

— Подать серый костюм, — приказал он Карри, — тёмный галстук и шляпу. — Потом он опять принялся за яичницу.

Через несколько мгновений Ванс вопросительно посмотрел на меня.

— Вы знаете что-нибудь о стрельбе из лука, Ван? — спросил он.

Я, конечно, не знал ничего, кроме того, что надо было пускать стрелы в цель, о чем и сказал ему.

— Ну, вы не очень-то осведомлены, — и он лениво закурил папиросу.

— Я и сам не могу назваться авторитетом в этом деле, но в Оксфорде я немного упражнялся в стрельбе из этого средневекового оружия. Это не очень интересная забава, гораздо скучнее, чем гольф, и такая же сложная.

Некоторое время он мечтательно курил.

— Ван, будьте добры, принесите мне том словаря, где говорится о стрельбе из лука.

Я принёс книгу, и почти на полчаса он погрузился в чтение главы о стрелковых обществах, турнирах, состязаниях и о знаменитых американских лучниках. Наконец он выпрямился в кресле. Очевидно, он нашёл что-то смутившее его и заставившее работать его быстрый ум.

— Это просто безумие, Ван, — сказал он, устремив глаза в пространство — Средневековая трагедия в современном Нью-Йорке! Клянусь Юпитером!.. — Он внезапно выпрямился. — Нет, это совершеннейший абсурд. Я поддался безумию маркхэмовых сообщений… — Он выпил ещё кофе, но по выражению его лица я видел, что он не может освободиться от овладевшей им идеи.

— Окажите ещё одну услугу, Ван, — наконец сказал он, — принесите мне немецкий словарь и собрание детских стихотворений Стивенсона.

Когда я принёс оба тома, он посмотрел одно слово в словаре и отложил книгу в сторону.

— К несчастью, это именно так, хотя я все время знал это.

Потом он отыскал в огромном томе Стивенсона отдел детских стихотворений. Через несколько минут он закрыл эту книгу и, вытянувшись в кресле, стал пускать к потолку длинные колеблющиеся ленты дыма.

— Этого не может быть, — как будто возражая самому себе, сказал он. — Это слишком фантастично, что-то демоническое, совершенно извращённое… Волшебная сказка в кровавых тонах… Нечто, противоречащее разуму… Немыслимое, как чёрная магия или колдовство. Это прямо безумие…

Он посмотрел на часы и вышел из комнаты, предоставив мне размышлять о причинах его необычного волнения. Трактат о стрельбе из лука, немецкий словарь, собрание детских стихотворений, непонятные восклицания Ванса о безумии и фантастике — какая могла быть связь между всем этим? Я пытался подыскать объяснение, но безуспешно. Да и не удивительно, что мне это не удалось. Даже когда открылась правда, когда, через недели, она явилась в подтверждении несомненных доказательств, нормальный человеческий ум отказывался воспринять её, до того она была невероятна, до того омерзительна.

Ванс вскоре прервал мои размышления. Он был одет для выхода на улицу и, по-видимому, нетерпеливо ожидал задерживавшегося Маркхэма.