Терпение Мегрэ - Жорж Сименон

День начался как воспоминание детства — ослепительный и сладостный. Без особой причины, просто потому, что жизнь была хороша, глаза Мегрэ смеялись, когда он принялся за первый завтрак.

Окна были широко открыты, и снаружи проникали запахи, знакомые звуки с бульвара Ришар-Ленуар, и уже трепетал горячий воздух; лучи солнца, пронизывавшие легкий туман, становились почти осязаемыми.

— Ты не устал?

Смакуя кофе, который казался ему лучше, чем в другие дни, он удивленно ответил:

— А почему бы мне устать?

— После той работы, что ты проделал вчера в саду…

Ведь уже несколько месяцев ты не держал в руках лопату.

Был понедельник, понедельник седьмого июля. В субботу вечером они поехали на поезде в Мён-сюр-Луар, в маленький домик, который они готовили уже несколько лет к тому дню, когда Мегрэ, согласно правилам, уйдет в отставку.

Через два года и несколько месяцев! В пятьдесят пять лет! Как будто мужчина, который никогда не болел, вдруг, в один прекрасный день, становится неспособным руководить бригадой по уголовным делам! И все только потому, что ему исполняется пятьдесят пять.

Труднее всего для Мегрэ было понять, как это его угораздило прожить уже пятьдесят три года.

— Вчера, — поправил он жену, — я главным образом спал.

— Ну да, на солнцепеке.

— Покрыв лицо носовым платком.

Какое прекрасное воскресенье! Рагу, томившееся в низенькой кухне, вымощенной плитками из голубоватого камня; аромат пахучих трав, распространявшийся в доме; мадам Мегрэ в пестром платочке, ходившая из комнаты в комнату; Мегрэ в рубашке с открытым воротом и соломенной шляпе, пропалывавший грядки, выгребавший сорную траву и, в конце концов, уснувший после обеда в кресле-гамаке с красными и желтыми полосами, где солнце не замедлило настигнуть его, хотя и не смогло вывести из блаженного состояния.

На обратном пути, в поезде, оба они чувствовали себя отяжелевшими, оцепеневшими, веки у них набрякли, и они уносили с собой запах, напоминавший Мегрэ его молодость в деревне, — смесь сена, пересохшей земли и пота: запах лета.

— Хочешь еще кофе?

— С удовольствием.

Даже передник жены в мелкую голубую клетку радовал его своей свежестью, какой-то наивностью, как радовал и отблеск солнца на одном из стекол буфета.

— Будет жарко!

— Очень жарко.

Он с удовольствием отправится на службу, откроет окна своего кабинета, выходящие на Сену, и будет работать без пиджака. Приятно было шагать по тротуару, где тенты перед лавками рисовали на тротуарах темные четырехугольники, приятно было ждать автобус на бульваре Вольтера рядом с девушкой в светлом платье.

Ему везло. У края тротуара остановился старый автобус с открытой платформой, так что он мог не гасить свою трубку и курить.

Все это напомнило ему вдруг ярко расцвеченное шествие, поглядеть на которое сбежался тогда весь Париж.

Мегрэ только что женился и был еще молодым, застенчивым секретарем комиссариата в районе Сен-Лазар.

Многочисленные ландо, запряженные в стиле герцога д'Омон, везли Бог знает каких иноземных властителей, окруженных подданными с султанами на шляпах; и на солнце сверкали каски республиканских гвардейцев.

В Париже был тот же аромат, что и сегодня, тот же свет, та же истома.

О, тогда он еще не думал о пенсии. Конец его карьеры, конец его жизни казались ему фантастически далекими, такими далекими, что он не забивал себе голову мыслями об этом. А теперь он уже приобрел дом, в котором проведет остаток дней.

Но никакой меланхолии. Улыбка, в общем, почти радостная. Он пока что идет на работу. Шатле. Сена.

Рыболов. Здесь, у моста Шанж, всегда стоял по меньшей мере хоть один рыболов. Потом адвокаты в черных мантиях, жестикулирующие во Дворце правосудия.

И наконец набережная Орфевр, где он знал каждый булыжник и откуда его чуть не изгнали. Совсем недавно. Около десяти дней назад один префект, который не любил полицейских старой школы, потребовал, чтобы Мегрэ подал в отставку, — выражаясь более элегантно, раньше времени ушел на пенсию, — и всего лишь потому, что несколько раз допустил оплошность.

Но это уже в прошлом. Отдав честь двум часовым, он поднялся по широкой лестнице, вошел в свой кабинет, открыл окно, снял шляпу, пиджак и стоя стал глядеть на Сену, на ее суда.

Несмотря на то что дни его были полны непредвиденного, существовали еще и почти ритуальные поступки, которые он совершал, не думая о них; так, например, раскурив трубку, он всегда толкал дверь в кабинет инспекторов.

За некоторыми столами были уже пустые места — началась пора отпусков.

— Привет, ребята! Жанвье, зайди ко мне на минутку.

Жанвье вел следствие по ограблению ювелирных магазинов, точнее, витрин ювелирных магазинов. Последнее ограбление произошло в прошлый четверг на бульваре Монпарнас, причем грабители уже в течение двух лет успешно пользовались одним и тем же методом.

— Что нового?

— Практически ничего. Опять молодежь, по двадцать-двадцать пять лет, согласно показаниям свидетелей. Как обычно, действовали двое. Один разбил витрину гаечным ключом, другой, в руках которого был мешок из черной ткани, сгребал драгоценности, затем ему стал помогать товарищ. Вся операция была точно рассчитана.

— На лицах платки?

Жанвье кивнул.

— А шофер?

— Показания свидетелей не совпадают, но, кажется, он тоже молодой, черноволосый, загорелый. Есть новое показание, но за него нельзя поручиться: одна торговка овощами незадолго до ограбления заметила какого-то типа, не очень высокого, коренастого, с лицом боксера, который стоял в нескольких метрах от ювелирного магазина и, казалось, ждал кого-то — он то и дело поглядывал на большие часы, висевшие над витриной, и проверял по ним свои ручные. По словам этой женщины, он держал правую руку в кармане. Когда грабители скрылись на кремовой машине, он сел в такси.

— Ты показал фото подозреваемых твоей торговке овощами?

— Она провела со мной в картотеке три часа, но точно так никого и не назвала.

— А что говорит ювелир?

— Он рвет на себе волосы. Если бы его ограбили несколько дней назад, это было бы не так страшно, потому что обычно он не любит выставлять ценные вещи. Но на прошлой неделе ему представился случай приобрести несколько изумрудов, и в субботу утром он решил выставить их на витрину.

Мегрэ еще не знал, что в это утро в его кабинете завязывался конец того дела, которое потом на набережной Орфевр окрестят «самым долгим следствием Мегрэ».