Сомнамбула - Антон Чиж

1

Дом на Таврической улице

…и казалось ему, что к горлу приставили наточенное лезвие. С утра пораньше Эраст Сергеевич тщательно выбрился, надушился и причесался у своего парикмахера. Но сейчас бритву сжимала чужая рука. Одно неверное слово – побреет так, что костей не соберешь. Пустит кровушку, не глядя на чины и заслуги. Оглянуться не успеешь, как вылетишь в отставку.

Надо заметить, что директор департамента полиции этим утром малость трусил. В чем никогда не сознался бы. Беспокойство началось вчерашним вечером, не давало уснуть ночь напролет.

Все началось с того, что нарочный в форме жандармского ротмистра доставил Эрасту Сергеевичу Зволянскому письмо. В нем было приглашение на дружескую беседу в домашней обстановке. В последних строках письма имелась шутливая просьба сохранить встречу в строгой конфиденциальности. То есть не сообщать секретарям, где будет находиться директор департамента с девяти утра и до тех пор, «пока потребуется».

Приглашавший не числился другом Эраста Сергеевича, с которым можно душевно пообедать в ресторане, болтая о пустяках и актрисках, хотя о такой дружбе любой чиновник мог только мечтать. Он занимал должность одного из трех товарищей ^[2] министра внутренних дел, курируя политическую полицию империи во всех видах, не исключая и обычную полицию, которая обязана ловить не столько уголовных преступников, сколько врагов государства, когда объявится очередной враг. Власть этого человека в скромном цивильном костюме распространялась куда дальше его домашнего кабинета, где Эраст Сергеевич ощущал себя мошкой.

Зволянский предвидел, что после событий истекших дней такой разговор неизбежен, и готовился к нему заранее. Когда же пробил час, нервишки разошлись. Не удержал их в узде господин директор. И сейчас ерзал на краешке гостевого кресла.

– Таким образом, делаем вывод: происшествия в гостинице «Виктория» и в доме на Гороховой очевидных причин не имеют, – ласково сказал хозяин кабинета, к которому велено было обращаться запросто, без титулов чинов, то есть Александр Ильич. – Расскажи, Эраст Сергеевич, что удалось установить по Литовскому замку…

Докладную папку Зволянский держал на коленях, что было чрезвычайно неудобно. Сжатые, как у барышни, колени затекли, ему хотелось закинуть ногу на ногу, но такой вольности позволить было невозможно. Он перевернул лист предыдущего доклада, чтобы зачитать следующий.

– Дознание провел начальник исправительного арестантского отделения ^[3], коллежский советник Матеевский Никтополион Александрович, о чем и составлена настоящая записка, – проговорил он, показывая и служебное рвение, и непричастность к докладу, если выводы сочтут бестолковыми.

– Уволь от канцелярии, – сказал Александр Ильич, наблюдая за ерзаньем Зволянского на кресле. – Возьми главное, только факты…

Эраст Сергеевич вновь ощутил касание бритвы. Проверяют: ознакомился ли подробно, вник ли в содержание или пробежал по верхам. Не зря выучил докладную записку чуть не наизусть, как прилежный гимназист зубрит спряжения латинских глаголов. Прикрыв папку, чтобы Александр Ильич убедился в его рвении, Зволянский пересказал много раз читанный им текст.

Господин Матеевский докладывал следующее:

27 октября сего года в 6 утра смотритель женского отделения госпожа Рот заступила на дежурство, как полагается. Провела побудку арестованных женщин и осмотр камер. Около восьми утра Рот забрала связку ключей в дежурной комнате и направилась к одиночной камере, в которой содержалась арестованная. Открыв замок, Рот вошла в камеру. Арестованная сидела на койке. Без каких-либо побуждающих действий со стороны арестованной, то есть попытки к побегу, Рот вынула револьвер и сделала четыре выстрела с близкого расстояния. Три пули попали арестованной в грудь, четвертая вошла в лицо. После чего Рот опустила револьвер, громко сказала «осмотр закончен» и удалилась, оставив дверь камеры распахнутой. На звуки выстрелов прибежал надзиратель мужского отделения Парамонов, который увидел арестованную, лежащую в крови. Он и поднял тревогу.