Интриганы - Дональд Гамильтон

В то утро, когда в меня стреляли там, в Мексике, я ловил рыбу в небольшой лодке с мощным движком. Ее вместе с универсалом и прицепом для транспортировки дал мне взаймы Мак. Мой шеф не отличается щедростью, когда дело касается государственного имущества. Но в награду за годы преданной службы и за то, что я как следует получил по голове во время последнего задания (он изложил это иначе, но общий смысл был такой), он желал бы, чтобы я взял снаряжение с собой в отпуск, так как на отдыхе мне, безусловно, понадобится лодка для рыбной ловли. После моего возвращения ее продадут — к сожалению, в бюджете нашего отдела не предусмотрены расходы на содержание яхт, даже пятнадиатифутовых.

Итак, в то утро я ловил рыбу у безымянного острова в открытом море. Это примерно час хода от маленькой курортной деревушки Байя Сан Карлос, совсем рядом с Гуайямасом — довольно большим портом на континентальном острове Калифорнийского залива. В прошлом мне пришлось кое-что узнать об океанах и лодках, но в душе я все же сухопутный житель, и из небольшой лодки 24 мили открытой воды внушают мне законное беспокойство, даже когда она спокойна. Когда же начинает штормить, вообще нет дела ни до чего на свете, тем более до рыбалки. Поэтому, когда около десяти часов ветер стал заметно крепчать, я скорректировал свои планы и поторопился поскорее устремиться к берегу, предоставив большим лодкам и настоящим морякам сражаться с волнами и непогодой. “Чертовски неудачное завершение чертовски неудачного отпуска”, — подумал я. Конечно, в некотором роде он завершился днем раньше, когда та девица в конце концов вышла из себя и ушла, хлопнув дверью. Неважно, как ее звали. Честно говоря, она не имеет отношения к дальнейшему. Просто это была девушка, которую я встретил во время работы за несколько месяцев до отпуска. Дело было тяжелое и кончилось тем, что мы оказались в одной больнице. Так как она попала в больницу отчасти по моей вине, я был удовлетворен и польщен тем, что она меня простила, ибо мы договорились поправить свое здоровье вместе.

По крайней мере, тогда мне это льстило. До меня не дошло, что, лежа на больничной койке, она пришла к замечательному заключению. Приблизительно его можно было сформулировать так: несмотря на мою достойную порицания профессию, я на самом деле милый и благородный человек, которому для возвращения на путь истинный нужна только хорошая женщина.

Какая жалость! Эта крошка могла быть очень забавной, если бы не решила, что она и есть та совесть, которая мне якобы остро необходима. Высокая, стройная блондинка, она в дополнение к своим недюжинным “домашним” способностям умела плавать, путешествовать пешком и обращаться с удочкой. Мы ловили рыбу, и она ничуть не брезговала проткнуть трепыхающуюся сардинку большим зазубренным крючком. Но, как оказалось, у нее был пунктик относительно других видов живности.

Я никогда не смогу постигнуть, как подобного сорта дамы делают эти различия. Эта не испытала никаких нежных чувств к рыбам, но ее сердце обливалось кровью из-за маленьких птичек и зверушек, убитых жестокими охотниками. Когда однажды я, устав от рыбной ловли, без всякой задней мысли предложил занять пару ружей и пострелять голубей, которыми кишели окрестности, она посмотрела на меня с ужасом. Мой бог, и это была та девушка, что нежно накалывала живую наживку на крючок, та девушка, которая, проголодавшись, уничтожала изрядную порцию “арроэ кон полло” — блюда из риса и цыпленка, для приготовления которого приходилось лишать жизни птицу приличных размеров! Конечно, ее убил кто-то другой. Кровь птички не запятнала ее чистеньких ручек. Ей оставалось только разрешить мне оплатить преступление.

Когда я спросил, как ей удается примирить мясоедство со своими строгими убеждениями, не допускающими убийства, она очень разозлилась. Видимо, здесь было другое тонкое различие, слишком незначительное, чтобы я мог его постичь: не только между рыбами и птицами, но и между мертвым цыпленком и мертвым голубем. В довершение ко всему я имел неосторожность заметить, что для тех, кто любит голубей, голубь, конечно, вкуснее. Тут она взорвалась и заявила, что вряд ли от меня, бессердечного монстра, носящего оружие и совершенно не уважающего даже человеческую жизнь, можно ожидать понимания таких вещей...

Да, как вы можете представить, этот отпуск отнюдь не отличался спокойствием. Быть объектом перевоспитания всегда достаточно утомительно. Посадив ее на самолет на неделю раньше срока, я решил провести последний день на рыбалке и обследовать окрестности в одиночестве, но погода не дала мне осуществить это намерение. В конце концов, я подумал, что могу потратить остаток дня для погрузки лодки на прицеп. Притом ее надо еще как следует помыть из шланга, чтобы смыть налипшие за три недели соль и рыбью чешую. Но, прежде всего, конечно, надо было вернуться к причалам Сан Карлоса.

Со смешанным чувством страха и восторга я скользил по вздымающимся волнам, ощущая усиливающиеся с каждой минутой порывы ветра. Калифорнийский залив — не пруд для разведения рыбы. В районе Гуайямаса он напоминает океан и порой ведет себя так же, как океан. Мексиканцы называют залив морем Кортеса и относятся к нему с уважением. Я хотел вернуться, пока буря не разыгралась, и поэтому выжимал, из восьмидесятипятисильного джонсоновского движка все что можно. Однако при таком волнении двигатель использовал едва ли половину своей мощности.

Мотор был что надо. За все время я только однажды как следует разогнал его и чуть не наложил в штаны со страху. Мне показалось, что мы выйдем на орбиту, прежде чем я успею сбросить газ. Я имел дело с некоторыми довольно мощными агрегатами на суше, но лодочные гонки — не моя стихия, тем более что мой предыдущий опыт общения с лодочными моторами относился к временам, когда десятисильный движок считался вполне серьезной машиной.

Управлять этой лодкой было сущим наказанием. Поэтому, обогнув выступающий каменистый мыс, защищающий вход в бухту Сан Карлос, я почувствовал облегчение. Моя малютка наконец-то перестала изображать верткую доску для серфинга и перешла на ровный устойчивый ход в спокойной воде. Я расстегнул парку и скинул капюшон. Неуклюжее бело-голубое фибергласовое суденышко изначально предназначалось для рыбной ловли и со всех сторон было открыто всем ветрам. Чтобы остаться сухим, надо было надевать что-нибудь непромокаемое и плотно застегиваться даже тогда, когда идешь по ветру.

Я стер водяную пыль с темных очков и потянулся к рычагу газа, чтобы прибавить скорость. В это время справа, простите, по правому борту, я увидел тюленя. На самом деле это морские львы, и здесь они — довольно обычное явление, но я вырос в деревне засушливого, далекого от моря штата Нью-Мексико и еще не воспринимал их как должное.

Я чувствовал себя приятно, расслабленно и слегка торжественно из-за победы над ветром и волнами. Так должны были себя чувствовать Колумб или Лейф Эрикссон после того, как пересекли бурный Атлантический океан. Добравшись до спокойной воды, я не особенно торопился выйти на берег, поэтому резко переложил руль вправо, стремясь получше рассмотреть плывущее животное. Гладкая маленькая тварь спасла мне жизнь, потому что стрелок на мысу выбрал именно этот момент, чтобы дожать спусковой крючок.