Возвращение Одиссея. Будни тайной войны - Александр Надеждин

Если рай на земле существовал, то он был здесь. По причудливому орнаменту кладки из красно-серых слоистых валунов многоступенчатыми каскадами куда-то далеко вниз плавно и бесшумно перетекало поблескивающее платиной тончайшее полотно горного потока, иногда разрываясь то здесь то там кружевной бахромой отдельных струек и пыльцой брызг. Яркий солнечный свет, где настойчиво продираясь через заносчивые остроконечные опахала пальм и лезвия драцен, где мягко проскальзывая сквозь услужливые жалюзи эвкалиптов, умиротворенно оседал на резных чашах магнолий и разноцветных плюмажах орхидей. Все дышало совершенной неземной гармонией и было пронизано абсолютно безмятежным покоем и тишиной. Даже бирюзово-оранжевые попугаи и клювастые смоляные туканы с белоснежными хвостами, притаившиеся в древесной шевелюре, казались не более чем пятнами сочных красок, выдавленных на бескрайнюю изумрудную палитру. И лишь легкий переливчатый стрекот невидимых глазу цикад неназойливо нарушал эту тишину. Правда, неназойливым он оставался весьма недолго. Через какие-то доли секунд нежный стрекот плавно перерос сначала в отдаленный свист паровозного гудка, а затем и в пронзительный визг циркулярной пилы, упорно вгрызающейся в неподатливую стальную арматуру. Буквально тут же на ближайшей цветоносной стрелке агавы из микроскопического пенного комочка выскочила скрюченная коричневатая тля с изогнутым, как ятаган, хвостом, которая с космической скоростью начала прибавлять в размерах и в уродстве. Мгновенно заполнив своей пупырчатой массой все обозримое пространство, гигантское насекомое несколько раз хлопнуло веками над огромными полусферами своих тусклых, бесцветных глаз, раззявило необъятную зловонную пасть и резко извергнуло прямо вперед пружинистую гуттаперчу своего липкого красного языка...

Мужчина, лежащий на широкой двуспальной кровати просторного гостиничного номера люкс, моментально принял сидячее положение и, встряхнув головой, открыл глаза, которые тут же перевел на телефон, плоским параллелепипедом красневший на противоположной от него прикроватной тумбочке. Циркулярный вой фантасмагорической цикады как-то плавно и незаметно трансформировался в тихое, вежливое треньканье телефонного звонка.

Мужчина переместил взгляд чуть влево, где между ним и телефоном, по неровной возвышенности подушки, беспорядочно разметались роскошные медно-золотистые локоны, и со скептичной ухмылкой мотнул головой. Похоже, обладательница локонов, судя по ее безмятежно-ровному дыханию и надежной статике позы, была в своих сновидениях очень далеко от карибско-полинезийского рая, и телефонные позывные не имели никаких шансов пробиться к ней ни напрямую, ни через лабиринты сомнительных ассоциаций.

Мужчина осторожно протянул руку к загорелой округлости плеча, выглядывающего из-под края простыни, но тут же, словно обжегшись, отдернул ее; затем быстро и, по всей видимости, машинально провел рукой по короткому ежику своих редковатых светло-русых волос и уже через секунду стоял возле изогнутой спинки стула, которую аккуратно обтекал его болотного цвета твидовый пиджак. При этом он наступил на свою же неаккуратно валяющуюся на полу сорочку, на что, как показалось, не обратил ни малейшего внимания. Еще через пару мгновений мужчина, нажав на кнопку запрограммированного вызова абонента, прижал к уху миниатюрный мобильный телефон, извлеченный им из бокового кармана пиджака.

– Алло, Юджин, – негромким, еще чуть хриплым ото сна голосом резко бросил в трубку обитатель гостиничного номера, едва услышав окончание длинных гудков, сигнализирующее о выходе на связь его невидимого собеседника.

– Да. Это ты, Джефф? – пробурчал в неизвестно каком отдалении собеседник. – Какого черта. Семь десять утра. Я еще только скоблю физиономию.

– Молчи и слушай внимательно, – в зародыше подавил вполне законное недовольство Джефф. – Тут нашей общей знакомой... путешественницей... похоже, кто-то неожиданно очень сильно заинтересовался. Быстренько соединись с нашими. Пусть оперативно пробьют, откуда звонят в «Марриотт», в номер семнадцать двадцать пять.

– В какой «Марриотт»? Их в Нью-Йорке штук пять, если не больше.

– В «Марриотт-Маркиз», это тот, что на Бродвее, на пересечении с Сорок шестой. Повтори номер.

– Семнадцать... двадцать...

– Пять.

– Пять. А кто там сейчас?

– Да она же, идиот, она, кто еще.

– Что?! А сам-то ты... Идиот! Подумаешь, тоже мне нашелся...

– Юджин, дружище, извини, был не прав, вырвалось. Сделай, что я прошу, и побыстрее. Телефон уже пять минут трезвонит.

– А сам-то ты где?

– Да... Короче, тут недалеко.

– Понятно. Ладно, звоню. А ты там скажи ей, пусть треплется подольше.

– Хорошо. Потом, как узнаешь, обязательно перезвони.

Захлопнув крышку, Джефф положил мобильник на стол, кошачьим шагом приблизился к кровати и, опустившись на ее край, склонился над обладательницей медно-золотистого богатства.

– Хелен, девочка моя, открой глазки, прелесть. – Настойчивая вкрадчивость голоса результатов не дала, тут же сменившись безапелляционностью тона казарменного дневального, при этом некрупная, но крепкая рука принялась бесцеремонно тормошить нежное бронзовое предплечье. – Хелен, черт побери, просыпайся же, наконец! Телефон.

Под распушившейся шапкой рыжих волос раздался недовольный стон.

– Ну что там еще стряслось? Какого дьявола...

– Поднимайся и возьми трубку. Тебе звонят.

– Кто... звонит?

– Откуда я знаю кто. Подними трубку и узнаешь.

Из-под воздушного батиста простыни медленно выплыло тонкое запястье и ленивым жестом отвело назад с лица помятые за ночь пряди, открыв слегка накуксившиеся губки под маленьким, аккуратным, немного вздернутым носиком.

– А который сейчас час? – Запястье протянулось к прикроватной тумбочке, и через мгновение в жеманных пальчиках с ухоженными, но не длинными ноготками золотом блеснул маленький квадратик наручных часов. – Oh, mon Dieu! Il est sept heures quinze [1].

– Ответь на звонок, дура! Десять раз надо повторять одно и то же?

Трубка, резко сорванная с аппарата нетерпеливой мужской рукой, бесцеремонно пришла в соприкосновение с маленьким ушком и нежной загорелой кожей щеки. Женщина резко отдернулась и бросила на своего визави совсем уже негодующий взгляд, но, увидев прямо перед собой две сузившиеся щелочки глаз и играющие под кожей щек желваки, фыркнула, поднялась чуть вверх по подушке и нарочито медленно, как бы делая великое одолжение, уже сама снова поднесла трубку к своему уху.

– Алло, Хелен Мэтью, слушаю.... Я слушаю вас. – Трубка подчеркнуто вежливым движением опять переместилась в пространстве и своим дальним концом почти уперлась в крепкую мужскую грудь, покрытую редким пушком курчавых волос. – Никто не отвечает. Гудки.