Моя любимая дура - Андрей Дышев Страница 95

– Почему так долго? – громко и радостно говорил Никулин. – Скидывай ботинки! А где ты так извалялся? О, ты решил отпустить бороду? А знаешь, неплохо, тебе идет! Ирина будет приятно удивлена… Проходи! Что будешь жрать? Есть пельмени, есть отбивная, есть жареная форель… И, разумеется, море водки!

Он завалил меня вопросами и эмоциями, и я едва не почувствовал себя так, как в тоннеле, когда начал обваливаться свод.

Он тут же убежал на кухню, и я не успел спросить его об Ирине. Но он упомянул ее в хорошем контексте. Значит, ничего тревожного о ней он не слыхал.

Я застрял посреди холла, не в состоянии решить, последовать ли мне за Никулиным на кухню или пройти в гостиную, где, судя по ошеломляющим запахам еды и женских духов, были гости. Никулин, подлетев ко мне с подносом, хлопнул меня по спине.

– Да что ты застрял на распутье? Прямо как не родной…

Он втолкнул меня в гостиную. Я невольно зажмурился от ослепительного света. Потом я увидел накрытый стол, где неприятно бросались в глаза кроваво-красные салфетки. Потом обратил внимание на двух девушек. Одна была мне незнакома. Другой была Ирина.

Она всплеснула руками и поднялась из-за стола.

– Ой, как ты похудел! А черный какой! Ты где так долго был?

Я стоял посреди гостиной, как деревянный языческий божок. Никулин, раздвинув тарелки, пристроил поднос посреди стола.

– Знакомься, чудовище! – сказал он мне, трепля мочку уха у незнакомой девушки. – Это Юля, моя подружка… Ты чего, Кирюша? Ирину не узнаешь?

Она была не такой, как прежде. Я представлял ее иначе. То ли она поправилась, то ли в глазах что-то изменилось. Она смотрела на меня, и улыбка медленно сходила с ее губ.

– По-моему, он плохо себя чувствует, – произнесла она, вышла из-за стола и приблизилась ко мне. Взяла за руку, заглянула в глаза.

– Надо ему налить! – решил Никулин.

– Штрафную! – весело поддержала Юля.

Я рассматривал Ирину, ее нос, губы, щеки, брови…

– Ты где была? – спросил я.

– Здесь, – пожала плечами она. – У Никулина. Он предложил мне политическое убежище, и я согласилась.

– Мне стало ясно, что вам просто необходимо расстаться на несколько дней, чтобы загасить опасные эмоции, – сказал Никулин, поднося мне фужер с водкой. – Мы с Иришей поспорили, через сколько дней ты догадаешься, что она прячется у меня. Ириша сказала, что через четыре. Я сказал… Ириш, я что сказал?

– Ты сказал, что через шесть.

– В итоге мы оба продули, – подытожил Никулин. – Мы завысили твои способности. Ты раскусил нас на десятый день.

– Извините, – произнес я и взял фужер.

– До дна! До дна! – начала скандировать Юля. Никулин сделал погромче музыку и погасил верхний свет, оставив только бра.

– Ты на меня сердишься? – тихо спросила Ирина. – Я ведь тоже на тебя очень сильно обиделась! Звоню тебе, а поднимает трубку какая-то барышня, да еще так нагло заявляет, что ты в ванной…

– Она умерла, – произнес я, но Ирина, кажется, меня не расслышала. Юля повисла на шее у Никулина, он подхватил ее за талию и стал кружить по комнате. Юля завизжала, с ее ножки свалилась туфелька.

– Представляешь, – продолжала оправдываться Ирина, – Никулин звонит мне и говорит: «Меня положили в первую городскую больницу с воспалением легких». Я спускаюсь вниз, а он стоит у подъезда. В общем, он меня уболтал, чтобы я немного пожила у него. Так, говорит, будет лучше для вас с Кириллом. Мы с Юлей устраивали дни национальной кухни: то итальянские блюда готовили, то французские… А ты как?

– Ничего, – ответил я. – Катался на сноуборде.

– Везет! А я тут скучала по тебе. Несколько раз порывалась позвонить тебе на мобильник, но Никулин удерживал. Говорит, сеанс терапии надо пройти до конца… А ты что ж плачешь?

– Тебе показалось. Наверное, глаза отвыкли от света…

Я закрылся от Ирины фужером и стал медленно-медленно пить холодную, как талый лед, водку. Ирина смотрела на меня, ее глаза наполнялись немым ужасом. Я видел их через стекло фужера, и они казались искаженными, разбитыми на кусочки.

– Что-то здесь очень жарко, – произнесла она и устремилась к окну. Отдернула штору, потянулась к форточке, распахнутой настежь, но тотчас опустила руки и закрыла ими лицо. У Юли слетела вторая туфелька. Никулин громко смеялся. Оба повалились на диван… Ирина подошла ко мне. Она часто и глубоко дышала, и ее беспокойство стремительно росло, как у кошки, чувствующей приближение природного катаклизма. Она уловила, какая чудовищная тяжесть стояла за моей спиной, она начала различать шрамы на моем лице, и седину на висках, и кровавые пятна на кровавом комбинезоне, и неумолимое сближение с некой неизвестной ей истиной уже представлялось трагедией, которую ей надлежало пережить.

– Я люблю тебя, Кирилл, – произнесла она, чтобы хоть как-то защититься, как-то сохранить себя, и прижалась ко мне, чтобы не видеть моих глаз.

А я стоял посреди комнаты, глядя, как кружится Юля, как ее тонкая фигура отражается на стекле многочисленных бокалов и бутылок, и мне казалось, что откуда-то снаружи, из-за темного окна, на бесплотных танцовщиц с болью и тоской смотрит Альбинос в белой плащанице.