Груз 200 - Андрей Воронин Страница 9

Забрызганный грязью до самой брезентовой крыши УАЗик, натужно ревя движком, вполз на вершину невысокого холма и остановился, пьяно вильнув задними колесами на скользкой, превратившейся в непролазное черное болото дороге. До конца подъема оставалось еще несколько метров, и машина стояла, задрав кверху свой тупо обрубленный нос, как памятник всем механизмам, павшим в бесконечной битве с российским бездорожьем.

Из-за этого в узких амбразурах, протертых “дворниками”, в слое покрывавшей передние стекла грязи виднелось только низкое серое небо, по которому быстро бежали рваные темные клочья туч, уже пролившихся дождем где-то на юге и потерявших силу. Боковые окна были залеплены до такой степени, что едва пропускали свет.

Как только машина остановилась, измученный тряской и беспокойством генерал-майор Малахов распахнул дверцу и выпрыгнул на дорогу – вернее, на то, что здесь, в Воронежской области, принято было называть дорогой. Его кожаные туфли с негромким чавканьем погрузились в грязь. На мгновение у генерала возникло странное ощущение, словно он попал в невесомость, но потом подошвы туфель коснулись более или менее твердой опоры, и это ощущение исчезло. Черная и пышная, словно специально взбитая каким-то безумцем в гигантском миксере грязь, жирно поблескивая, бесшумно сомкнулась над ступнями генерала Малахова где-то в районе щиколоток. Малахов вынул изо рта сигарету и с некоторым недоумением посмотрел вниз. Его мысли были заняты гораздо более серьезными вещами, чем весенняя распутица в Воронеже, так что внезапное исчезновение собственных австрийских ботинок вместе с заключенными в них ступнями его слегка озадачило. Грязь тускло поблескивала внизу с самым невинным видом, словно она слыхом не слыхала ни о каких туфлях. В самом деле, кто же ходит в середине марта по проселочным дорогам в дорогой столичной обуви? Да по ним в это время вообще никто не ходит без самой крайней нужды, если уж на то пошло!

Малахов вытащил из грязи одну ногу, критически осмотрел повисший на ней огромный ком жирного, мокрого, отваливающегося кусками чернозема, сдержал вертевшееся на языке ругательство и решительно двинулся к высшей точке холма, откуда можно было без помех окинуть взглядом все еще запятнанные островками грязного серого снега поля. Грязь под его ногами сыто чавкала, и Малахов без всякой связи с происходящим подумал, что, будь он свиньей, это место наверняка показалось бы ему раем. Идя к вершине холма и куря двенадцатую в это утро сигарету, генерал-майор Малахов остро завидовал свиньям, коровам, мышам, воробьям и вообще всем тварям божьим, не облеченным властью и ответственностью.

Генерал прилетел из Москвы один, так что всю дорогу ему пришлось бороться с распиравшим его изнутри раздражением. Поблизости не было никого, кто привык к его скверному характеру, и Алексею Даниловичу приходилось все время контролировать себя, чтобы не облаять ни в чем не повинного подполковника, который встретил его на аэродроме. От этого его дурное настроение с каждой минутой только ухудшалось, а картина, открывшаяся ему с вершины холма, окончательно добила генерала.

Обломки тяжелого военно-транспортного самолета были разбросаны по площади чуть ли не в гектар. Исковерканный фюзеляж пропахал в раскисшем черноземе глубокую борозду, выглядевшую отсюда как след сабельного удара. Фюзеляж почернел и все еще лениво дымился, отлетевший хвост косо торчал далеко позади него, нелепо задрав к небу мощное оперение, сверху покрытое камуфляжными разводами, а снизу выкрашенное в грязно-голубой цвет. Повсюду валялись лохматые, перекрученные куски обшивки, исковерканные обломки крыльев. Малахов разглядел зарывшийся в грязь двигатель с торчащими вверх изогнутыми, перекрученными лопастями. От него до самолета было метров триста.

Поодаль, на дороге, все еще стояли две пожарные машины, возле которых, сматывая шланги, уныло копошились сгорбленные фигуры в черно-белых боевках и пластмассовых касках с прозрачными лицевыми щитками. Здесь же с покинутым видом торчал тентованный “Урал”, на котором привезли солдат оцепления. Рядом с “Уралом” приткнулся еще один УАЗик. Водитель притер его почти вплотную к заднему борту “Урала”, словно боялся, что без помощи мощного грузовика не сможет выбраться из этого болота. Вокруг обломков самолета, с трудом передвигая увязающие в грязи ноги, бродили какие-то люди в полевой форме. Время от времени они нагибались, поднимали что-то с земли и роняли обратно. Малахов знал, что эти люди заняты делом, но никак не мог побороть впечатление, что они просто тянут время, не зная, чем бы заняться, и с нетерпением дожидаясь момента, когда можно будет махнуть на все рукой и рвануть по домам.

Малахов уронил окурок в грязь и немедленно принялся копаться в сигаретной пачке, выуживая тринадцатую по счету сигарету. С того места, где он стоял, был хорошо виден изувеченный фюзеляж, на борту которого каким-то чудом уцелели остатки выведенных белой краской цифр. Эти цифры добили генерала окончательно, поскольку он помнил их наизусть. Последняя надежда Малахова развеялась: это был именно тот борт, которым он отправил в Чечню Слепого.

Генерал наконец выудил из пачки сигарету и принялся раздраженно чиркать зажигалкой. Собственно, говорить о надежде в данном случае было просто смешно: рапорт, поступивший по телефону, не оставлял места для сомнений, но Малахов продолжал надеяться до тех пор, пока собственными глазами не увидел бортовой номер.

Падение военно-транспортного самолета на колхозном поле под Воронежем само по себе относилось к разряду чрезвычайных происшествий, но для генерал-майора Малахова это была катастрофа. Разумеется, жизнь продолжалась и после того, как агент по кличке Слепой прекратил свое существование столь неожиданным и нелепым образом, но генерал ничего не мог поделать с пустотой, которая образовалась у него внутри после ночного телефонного звонка. Глеб был для него не просто агентом. Малахов знал это всегда, но лишь теперь окончательно понял, как много значил для него этот немногословный человек с искалеченной судьбой.

"Отмучился, бедняга”, – подумал генерал и с трудом подавил новую вспышку раздражения. Мысль была слезливая, какая-то чужая, совсем стариковская, и от нее за версту разило фальшью. Генерал-майор Малахов не без оснований полагал, что Глеб Сиверов был достоин большего.

Он оглянулся и увидел, что подполковник, сопровождавший его от самого аэродрома, стоит рядом. Лицо у подполковника было усталое и равнодушное, на подбородке уже начала пробиваться щетина, а на каждом сапоге налипло по пуду грязи. Белки водянистых болотно-зеленых глаз покраснели от недосыпания, в глазницах залегли глубокие тени нездорового коричневатого оттенка. В руке у подполковника хрипела и бормотала портативная рация.

– Что слышно? – спросил Малахов, кивая на рацию.

– Пока ничего конкретного, Товарищ генерал-майор, – ответил подполковник и виновато развел руками. – Обломки еще слишком горячие. Но наши люди считают, что причиной аварии послужил мощный взрыв в пассажирском отсеке.

– Диверсия? – Малахов настороженно приподнял кустистые седеющие брови.

– Трудно сказать определенно, – ответил подполковник. – Во всяком случае, до тех пор, пока не будет проведено детальное расследование. По имеющимся данным, на борту находилось некоторое количество боеприпасов и взрывчатых веществ, так что не исключено, что взрыв произошел в результате несчастного случая или простой небрежности.