На вершине власти - Владимир Гриньков Страница 9

– Я тебя никуда не отпущу, – заявила Людмила, обнимая Хомутова. – Не имеют они права разлучать нас.

Приподнявшись на локте, она заглянула Хомутову в глаза:

– Ну скажи, ведь они не отправят тебя в Союз?

– Не знаю.

Хотя он-то знал. Какое там, конечно, отправят. Еще в Мергеши, во время их пьяного разговора с Гареевым, он это осознал отчетливо. Полковник ничего не сказал в открытую, но глаза его выдавали.

– Пусть даже и отправят, – сказал, помолчав, Хомутов. – Что с того? Живы будем – не помрем. Мне Уланов как-то рассказывал…

– Не напоминай ты мне о нем, – нахмурилась Людмила.

– Это почему же? – поразился Хомутов.

– Какой-то он…

Она замялась, потянула к себе простыню, которой они укрывались, словно ей стало зябко.

– Неважный он человек. Не знаю…

– Но почему ты решила?..

Тем не менее отношения с Улановым и у него что-то расстроились. Дима дулся на него из-за Людмилы, но Хомутов смотрел на это как на пустое недоразумение. Пройдет время, и все наладится.

– Он скверно думает обо мне. Будто в чем-то подозревает.

– А, вот ты о чем. Ерунда. Просто поначалу он тебя за «чекистку» принял.

– За чекистку? – на лице Людмилы было изумление. – Так он решил, что я на гэбэ работаю?

Хомутов захохотал.

– Ты не поняла. Здесь «чекистками» называют тех, которые с мужиками спят за чеки. Скромная посольская машинисточка возвращается в Москву и скупает разом половину «Березки». Такие дела.

Хомутов повернулся к Люде и осекся. Лицо ее было словно опрокинутое – он никогда еще не видел ее такой.

– Сволочь! – сказала она сквозь зубы.

– Кто? – опешил Хомутов.

– Твой приятель. Тварь.

– Ты зря так, – попытался вступиться Хомутов. – При чем тут он?

– Ни при чем?! – сверкнула глазами Людмила. – Тот, кто готов думать о каждой женщине…

– Что именно?

– Что она продается, что готова…

– А чего ты кипятишься? – Хомутов ощутил, как волной накатывает раздражение, которого он уже не мог сдержать. – Между прочим, в моей постели ты оказалась в первый же вечер.

Ему не следовало этого говорить, но сейчас смешалось все – отвратительный осадок, оставшийся от разговора с Гареевым в Мергеши, косые взгляды Уланова, просто какая-то смутная тоска. Он выплеснул злость – а Люда оказалась под рукой. Иди разбери теперь, кто виноват.

Щеки Людмилы горели от унижения, но ее еще хватило на то, чтобы влепить Хомутову пощечину.

– Ты такая же дрянь! – задохнулась она, стремительно выскользнула из-под простыни и стала одеваться, поминутно роняя вещи.

– Уж извините, – миролюбиво сказал Хомутов. – Кто мог предположить, что под этим кровом объявится столь высоконравственная особа?

Сейчас он злился только на себя. Но Людмила молчаливо собиралась, не удостаивая его ответом, и тогда, словно назло себе, Хомутов ткнул пальцем в облупленный дверной косяк и проговорил с нехорошей усмешкой:

– Не стоит переоценивать себя, Люда. Не ты первая здесь, не ты и последняя. Видишь отметины? Каждая из них – след дамы, побывавшей в этой постели. А значит, после твоего ухода ничего в моей жизни не изменится. Меткой больше, меткой меньше.

Зарубок было много – десятка полтора, Людмила не могла разглядеть, потому что слезы застилали ей глаза и она боялась, что расплачется прежде, чем окажется на лестнице. Наконец она выбежала из квартиры Хомутова, хлопнув дверью.

Он опрокинулся на диван, накрыл голову подушкой и долго лежал без движения. Потом отшвырнул подушку и пробормотал удрученно:

– Нормальный конец. С другом рассорился из-за бабы. С бабой рассорился из-за друга. А в итоге – ноль.

Если бы у него была собака, или кошка на худой конец, – он бы знал, кому пожаловаться на жизнь. Но он был совершенно один.