Принцесса на алмазах. Белая гвардия-2 - Александр Бушков Страница 9

Мазур далеко не впервые мотался по стране на военных вертушках, а потому особых эмоций уже не испытывал, прекрасно зная, чего от здешних икарушек ждать. Обычно они гоняли на своих винтокрылах, как пацаны на мотоциклах (да и по годам в большинстве своем недалеко ушли от пацанов). При первой же возможности шли на бреющем, лихими маневрами огибая кучки деревьев, скалы, деревенские дома, а то и «перепрыгивали» через препятствия, вплоть до железнодорожных составов. Как ни боролся с этаким стилем полетов командующий ВВС, сделать ничего не смог. Причем, как ни удивительно, несмотря на все эти лихачества, аварийность держалась практически на нуле.

Мазур то и дело недовольно морщился после какого-нибудь особо лихого виража — не то чтобы он боялся, просто все это было как-то несолидно, что ли, словно не на военном вертолете летел, а против воли оказался верхом на мопеде в компании старшеклассников-сорванцов. Порой так и подмывало на них рявкнуть, но он прекрасно понимал, что толку не будет — коли уж их командующий и тот не мог ничего поделать…

Лейтенант Бернадотт, сопровождавший Мазура с двумя автоматчиками из военной полиции, судя по его лицу, испытывал совершенно те же чувства, но тоже помалкивал — наверняка наслышан, что это бесполезно…

Это у лейтенанта была не кличка, а настоящая фамилия. Перед вылетом их согласно законам местного гостеприимства поили кофе в комнате для пилотов, лейтенант, парень общительный, даже болтливый, успел рассказать Мазуру, откуда что взялось.

Ниточка тянулась из времен рабства, примерно годов правления незадачливого Луи-Филиппа. Хозяин поместья, которому принадлежали предки Бернадотта, Наполеона ненавидел страшно: его дед-аристократ в революцию потерял все (а этого всего было ох, как немало), хорошо еще успел со всем семейством унести ноги из страны, избежавши близкого знакомства с «революционной бритвой», то бишь гильотиной. Как-то так вышло, что здесь он и осел, прикупив поместье и рабов (успел пораспихать по карманам немало драгоценностей камешками и прихватить мешочек золотых). Уже в те времена здесь была французская колония, правда, занимавшая примерно четверть нынешней территории страны. Многим аристократам, коллегам по несчастью, удалось, вульгарно выражаясь, в этих местах перекантоваться: Бонапарт с его стратегическими планами внимания на эти африканские клочки земли не обращал совершенно, санкюлотов тут отроду не водилось, а представители присланной новой властью администрации, как правило, в знойной жаркой Африке очень быстро преисполнялись лени, реформ не устраивали, лоботрясничали вовсю, посиживая в тенечке с бутылочкой, потихоньку принимая взятки от плантаторов и путаясь с красивыми негритянками едва ли не в открытую (как тут, собственно говоря, и было в обычае еще со времен последних Людовиков).

Пока Бонапарт еще пребывал на престоле, беглый дедуля-аристократ своей ненависти к корсиканскому узурпатору открыто не выражал: как ни ленивы были здешние власть имущие, всегда какая-нибудь скотина могла настрочить донос в Париж — ну, скажем, в карьерных целях, чтобы получить пост повыше в местах цивилизованнее, так случается во всех частях света. Зато, узнав о взятии Парижа союзниками (каковые новости, как в те времена водилось, сюда доползли недели через три), мстительный маркиз развернулся вовсю. Своих рабов и собак он поголовно переименовал — отныне они звались именами наполеоновских маршалов, генералов, всевозможных сановников. Рабов и собак, в общем, было отнюдь не несметное количество, так что свободных имен оставалось еще немало. Маркиз, недолго думая, перекрестил и свиней с лошадьми и прочей живностью. Разумеется, у него имелся и Бонапарт — здоровенный племенной хряк. Это сегодня маркиз имел бы серьезные неприятности с юстицией: во Франции давненько уж существует закон, запрещающий нарекать Наполеоном либо Бонапартом любое домашнее животное — но в те времена обстояло с точностью до наоборот. С легкой руки маркиза этот обычай быстро распространился среди коллег по ремеслу, соседей-плантаторов, относившихся к Бонапарту ничуть не лучше.