Операция "цитадель" - Богдан Сушинский Страница 89

— Вот видите, что говорят по этому поводу такие же боевые офицеры, как и вы, — угрюмо, но вполне сочувственно заметил Скорцени, твердо решив поближе познакомиться с этим Шторренном. Его философский пассаж относительно пистолета и чести подсказывал «первому диверсанту империи», что гестаповец не лишен фантазии. А Скорцени всегда ценил это. — Последний вопрос к вам, капитан. Почему вы не убили госпожу Вольф?

Скорцени заметил, как глаза Арпида Галаши расширились то ли от ужаса, то ли от изумления.

— Что значит, «почему не убил»?

— Я непонятно сформулировал вопрос? — Скорцени, наконец, освободил стол от своего бедра и тоже уселся в кресло. Подперев рукой подбородок, он устало рассматривал венгра, как бы решая для себя: «Что же мне с тобой, распаршивец ты эдакий, делать?»

— Да, мне непонятна сама постановка вашего вопроса.

— Вот видите: «постановка вопроса». Кое-какие термины плохо усвоенной дисциплины «Психологическая обработка населения» вам все же запомнились. Так вот, меняю постановку… Вы получили задание убить госпожу Вольф, прибывшую сюда в роли моей жены. Почему не выполнили этот приказ?

— Я не получал такого приказа.

— И хотите сказать, что это не вы стреляли в германскую подданную госпожу Вольф? Отвечайте, дьявол вас расстреляй! — грохнул Скорцени кулаком с такой силой, что письменный прибор взлетел над столом, словно взорвавшаяся на старте ракета Фау. — Вам прекрасно известно, что доктор Вольф — это я. А госпожа Вольф — моя супруга.

— Вполне возможно. Однако я…

— Вам, венграм, что, такое чувство, как ревность, — уже вошел в роль Скорцени, — вообще недоступно? Я еще мог бы простить вам, если бы вы палили в меня. Но палить в мою супругу, досточтимый капитан!.. Вы что же, думаете, что я стану швырять вам в лицо все перчатки, которые у меня имеются. Вызывать вас на дуэль на шмайсерах с расстояния в десять шагов?!

— Но я не стрелял во фрау Вольф.

— Нет, вы что, действительно считаете, что я прибыл сюда, чтобы разыгрывать под стенами Будайской крепости рыцарские турниры с местными донжуанами?! Облегчайте, облегчайте душу, капитан. Пока еще представляется такая возможность.

Родль едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Какой неподражаемый словесный штурм! Он голову мог дать на отсечение, что ни в одной разведке-контрразведке мира не сыщется офицер, обладающий таким талантом словесного психологического шантажа, каким обладает Скорцени.

Адъютанту Родлю уже не раз приходилось слышать, как подавленные его лишь на первый взгляд сумбурным, а на самом деле — логически выстроенным натиском даже опытные офицеры, друзья и враги оказывались буквально деморализованными и сметенными.

— Но я уже сто раз говорил вам, что не получал приказа стрелять во фрау Вольф, — испуганно вжался в спинку стула Галаши. — Я не имею к этому никакого отношения!

— Не только получили его, но и стреляли. В арийку. За два часа до своего ареста, неподалеку от отеля «Берлин»!

Весь пыл Скорцени неожиданно угас. Голос его вновь стал меланхолически спокойным и предельно усталым. Однако Родль знал, что Скорцени обладает способностью почти мгновенно менять тембр голоса и накал страстей. Это тоже было одним из достижений его непревзойденного искусства следователя. Искусства, которым Скорцени откровенно пренебрегал, прибегая к нему крайне редко. Но если уж снисходил… каждый допрос превращался в прекрасно отрежиссированный спектакль.

— Я что, беседую с русским диверсантом? Или с офицером дружественной нам Венгрии? Стрелять в германку у входа в отель «Берлин», в котором — как известно каждому венгру — поселяются исключительно германцы и который находится под совместной негласной охраной службы СД и венгерской контрразведки!.. Поневоле задашься вопросом: что происходит в этой стране? Это я уже вас спрашиваю, унтерштурмфюрер Шторренн? — перевел взгляд на гестаповца. И тот не выдержал и подхватился.

— Да не я стрелял в нее! — попробовал подхватиться капитан, понимая, что все, что он натворил доселе, ему еще может проститься. Но покушения на фрау Вольф штурмбаннфюрер ему не простит. Скорцени не простит ему покушения, которого на самом деле он не совершал. — Это был не я, клянусь честью офицера.

— Не рассчитывайте, что после этой клятвы я верну вам пистолет с одним патроном и великодушно позволю пустить себе пулю в лоб. Обо мне, конечно, гуляют слухи, будто я непозволительно мягок и милосерден в обращении с врагами. Но поверьте мне, капитан, эти притчи так же безосновательно преувеличены, как и все остальные притчи и предания о «самом страшном человеке Европы». Вы у меня пройдете через такую обработку, после которой пистолетный выстрел прозвучит для вас пением ангела.

— Но что я должен предпринять, чтобы вы поверили, наконец, что это не я стрелял в госпожу Вольф?! — почти истерически завопил Галаши. А ведь, как объяснили Скорцени, до сих пор он держался довольно твердо. — Не я, не я! Можете распять меня, сжечь на костре! Но истина останется той же: стрелял не я!

Все те пять минут, которые Скорцени в глубоком раздумье просидел за столом, глядя куда-то в окно, Галаши смотрел на него с надеждой подростка, верящего в обещанное чудо. Были мгновения, когда капитану хотелось стать перед штурмбаннфюрером на колени и еще раз крикнуть: «Я не стрелял! Не сомневайтесь в этом!» Так ему вдруг, глядя на сидящего рядом с ним человека-легенду, захотелось жить. Так отчаянно ему вдруг захотелось выжить. Любой ценой.

— Нет, — пробился сквозь стену молчания негромкий, но довольно решительный голос Скорцени. — Нет…

Но если бы нашелся кто-нибудь в этом мире, кто бы мог объяснить сейчас затравленному капитану Галаши, что означает в устах «первого диверсанта рейха» это его глубокомысленно-спокойное «нет».