На южном фронте без перемен - Павел Яковенко Страница 8

Когда «шишига» встала окончательно, я решительно распахнул дверцу, (потому что ничего хорошего за ней не ожидал), и выпрыгнул на снег.

Да, блин, я был прав! Увы, еще как прав! Действительно, ничего хорошего. Ледяной ветер в секунды выдул все то тепло, что я накопил за дорогу в теплой кабине. Резкий переход из тепла в ледяной холод заставил меня задрожать.

В это время Рустам построил нашу батарею. Я поспешил к командиру.

О, черт! Вот это зрелище! Наши солдаты в своих серых худых шинелях напоминали скорее пленных немцев под Сталинградом, чем солдат федеральных войск. У нас в бригаде было такое замечательное снабжение, что бушлатов на личный состав не хватало. Между прочим, свой офицерский бушлат я тоже не получал, а купил. Купил за личные деньги. И ни секунды не пожалел об этом. Тем более — сейчас.

Я с содроганием смотрел на наших бойцов. Я представлял, как им холодно, и что им придется провести всю эту ночь на ледяном ветру, (впрочем, как и мне), и мне было их жалко. Честное слово! Солдаты и сержанты подпрыгивали, терли руки, клацали зубами, и тихо матерились.

Правда, сержант Узунов как-то преувеличенно бодро ответил на вопрос Рустама, сказав, что личный состав чувствует себя хорошо. У меня сразу возникло подозрение, что он сумел остограмиться. Наверняка уже что-то продал по дороге, падла, купил бутылку — две водки и раздавил в кузове с друзьями. Что же он мог продать? Шинель на нем…

(Видно, ледяной ветер и мороз отбили мне мозги: в этот момент я так и не смог догадаться, что же он продал — это выяснилось потом).

А пока мне было все равно. Ну, смог выпить человек — ну и ладно. На ногах стоит, команды воспринимает — этого пока достаточно. Зато не так мерзнуть будет.

Кто-то хлопнул меня по плечу. Я обернулся. Это был Слава Клюшкин — командир взвода из первого дивизиона, и мой бывший однокурсник.

Крепко пожав мне руку, он тут же почти завизжал возбужденным тонким голосом:

— Схватили меня внезапно, подонки! Я не успел скрыться… Как ты думаешь, здесь будет что-нибудь серьезное?!.. О, я уже замерз! Мои ноги не помещаются в кабине! Где я буду спать?!.. О, моя теплая, почти домашняя кровать!

Я, честно говоря, тоже с трудом понимал, как могли мобилизовать на войну пацифиста Клюшкина?

О, это был тот еще тип! Нет, не такой как Бровкин — совсем другой.

Если сказать прямо — Слава был самым обыкновенным эгоистом. Что удивительного? Единственный ребенок в семье, родители тряслись над ним, как над фарфоровой китайской вазой, и только низкое материальное благосостояние не позволяло им оградить мальчика от всех треволнений и обязанностей суровой жизни. А потому Славе пришлось быть как все.

Но всегда и во всем на первое место он ставил свои личные, родные, близкие к телу интересы. Одно время мы считались друзьями. Однако через некоторое время я, к большому разочарованию, сообразил, что Слава «кинет» меня при первой же возможности. И кидал, между прочим. И даже не один раз. Сам не знаю, почему, но мы продолжали дружески общаться. Да, впрочем, объяснение простое, у нас зачастую были общие интересы: все-таки учились в одной группе, и я ему был периодически нужен. Потом, когда учеба прекратилась, он как-то быстро отдалился от меня. Ну и ладно!

Однако судьба опять свела нас вместе — служить мы попали в одну часть, и даже первую неделю — до распределения — провели в одной комнате. Потом наши пути снова разошлись.

Конечно, в армии каждый должен думать за себя. Но, строго говоря, это больше относится к рядовому составу. Офицер, пусть даже и «пиджак», так поступать не может и не должен. Ведь за ним закреплены и люди, и казенное имущество. Ладно люди, они и без командира выкрутятся, а вот за технику придется отвечать именно офицеру!

Не знаю, какие отношения у Славы были с техникой, (не видел, и не слышал), но вот солдат он просто боялся. Было бы неудивительно, если бы он боялся местных солдат — из дагов. С этим контингентом проблемы были абсолютно у всех. Что уж говорить, если почти сорокалетний старший лейтенант Абдуразаков, отвесивший затрещину оборзевшему молокососу в офицерской столовой, был вынужден ехать на «стрелку» с его родственниками. Ему ничего не было только потому, что родственников у пожилого старлея оказалось не меньше, чем у обиженного солдата, а начинать конкретную «войну» с непредсказуемым исходом не хотелось никому. И потому, справедливости ради, надо сказать, что Славу в такой ситуации просто убили бы. И безо всяких преувеличений.

Но уж с русскими-то надо было находить контакт! Нет, и это было для Клюшкина чрезмерным усилием. Решать чьи-то проблемы, помимо своих собственных, он оказался и не готов, и не способен.

Комдив давно махнул на него рукой, и сидел Слава в бессменном карауле. И я, грешным делом, думал, что он просидит в нем до самого «дембеля». Как оказалось, я ошибся. И как же его все-таки выволокли, интересно мне знать? Правда, что ли, связали?

Тем временем Слава продолжал бурно причитать:

— Представляешь? Меня хватают в квартире два папоротника, тянут на плац, выходит Жариков и визжит, чтобы меня тащили в машину. Я пытаюсь вырваться, кричу ему, что я пацифист! Но он, наверное, уже привык к моим выступлениям, и не отреагировал никак, а вместо этого врезал мне по шее — и до сих пор болит. Сажают меня в «Урал» — слева — шофер, справа — капитан Куценко: не вырвешься. Пришлось ехать сюда… Как ты думаешь — бой будет? Я же такой длинный — ни в один окоп не помещусь!

— Нос у тебя ни в один окоп не поместится, — засмеялся я.

Действительно, шнобель у Славы был выдающийся. Не уродский, конечно, не гротескный, но все-таки самый настоящий семитский нос. Даже странно, ни у папы его, ни у мамы такого носа не было…

К нам подошел Рустам:

— Клюшкин, тебя там Куценко с фонарем по кабинам и под машинами ищет.

— Уже исчез! — сказал Слава на бегу.

Одно время они служили с Рустамом в одной батарее.

— Надо посты выставить часа на два, — указал мне комбат. — Я уже назначил по сменам. Постоишь с первой сменой?

— Хорошо, — ответил я, — без проблем.

Озабоченный Рустам куда-то исчез, а я пошел посмотреть, кто будет со мной стоять. Так, все ясно: Узунов, Иванов, Шиганков, Лисицын и Коломейчук. Я похлопал каждого по плечу, предложил крепиться, и стойко перенести эти два часа. Я умолчал только об одном: что и через эти два часа им некуда будет скрыться от холода. Жечь костры было строго — настрого запрещено. Да и из чего их жечь!? Кругом степь. Есть кустарник, но его нужно чем-то рубить, он сырой, его нужно поливать бензином или соляркой. А чем достать из бензобаков? В темноте, на ледяном ветру!