Федеральный наемник - Владимир Гуркин Страница 75

Очередной удар обрушился на меня, он пришелся в шею, задел голову и позвоночник.

И внезапно произошло то, во что я не верил до этого момента. Я увидел себя сверху, распростертого на полу, принимающего удары металлическим прутом. О мое неподвижное тело тушили сигареты, затем палачи затеяли играть в ножички, втыкая острые лезвия в мою грудь и ноги. Я наблюдал за этой пыткой, но никакой боли не чувствовал, наоборот, испытывал незнакомое ощущение легкости, скорей даже невесомости. Словно птица, только без крыльев, я свободно летел туда, куда хотел. А хотелось мне улететь далеко-далеко, прочь от этого ужасного места, где меня подвергают таким страшным истязаниям…

Я почувствовал на своем лице чье-то дыхание, чьи-то руки терзали мое тело. Медленно, с большой неохотой, я открыл глаза. Привычные картины мира возвращались в мое сознание неторопливо и неохотно. Меня не покидало ощущение, что меня насильно возвращают в дом, из которого мечтал убежать всю жизнь.

Я услышал доносящийся словно сквозь вату голос и узнал его; это был голос отца Бориса.

— Слава Богу, вы живы. Я думал, вы уже не вернетесь оттуда.

— Неужели я в самом деле был там? — спросил я так тихо, что сам едва расслышал собственные слова.

— Минуту назад мне казалось, что ваша душа уже навсегда покинула ваше тело. Но вам приказано Им жить.

— Зачем?

— Чтобы однажды соединиться с Ним.

— Но разве я едва не соединился?

Мне показалось, что отец Борис как-то странно посмотрел на меня.

— Мне не хотелось бы вам говорить об этом в нынешней ситуации, но такой, какой вы есть, вы не можете соединиться с Ним. Эту величайшая возможность предоставляется лишь безгрешным душам.

Я почувствовал, как мир с каждым мгновением приобретает все больше привычных черт.

— Понятно, что я недостоин этой чести. Только мне входа нет не только туда, а вообще никуда.

— Я думаю, это не совсем так. Бог оказал вам большую милость, он позволил приблизиться к себе.

— Однако в конце концов я был изгнан из рая. — Я сделал движение, пытаясь встать. И тут же с громким стоном повалился вниз; все мое тело сразу же превратилось в сплошной крик боли. Кажется, не было ни одного участка, которое бы не посылало в мой головной мозг бесчисленные болевые импульсы.

Собрав силы я спросил, что со мной?

— Вы очень сильно избиты, кроме того, у вас ожоги на теле от сигарет. Наверное, есть переломы и внутренние кровоизлияния.

— Я хочу уйти, отец Борис.

По глазам священника я увидел, что он понял меня.

— Больше не получится, — грустно произнес он, — вы очень ослаблены, у вас не хватит сил, чтобы это сделать снова. А если бы даже хватило, то на возвращение их бы не осталось совсем.

— Ну и черт с этим возвращением. Когда так болит тело, оно только мешает.

Я замолчал. Я вынужден был признать правоту отца Бориса, у меня не было сил даже пошевельнуть рукой или ногой, не то что уйти в мир иной через переход в астра. Странно, вдруг подумал я, раньше провожая своих друзей, сослуживцев туда, я само собой полагал, что они уходят в никуда, в бесконечную ночь, где не бывает ни луны, ни звезд, где никогда не восходит солнце. Но отныне для меня эта картина навсегда изменилась; теперь я знаю, там тоже есть жизнь, правда совсем иная; загадочная, непонятная. И главное без боли.

— Вы потеряли сознание, но они долго не могли понять, что с вами творится, — с трудом проникали сквозь завесу боли в мой мозг слова отца Бориса. — Такого они еще не видели. Вы были как труп, только едва-едва заметно дышали. Они принесли вас сюда и стали расспрашивать меня, что с вами, живы ли вы? Я сказал, что не знаю и попросил вас оставить здесь, чтобы разобраться. Вот собственно и весь сказ.

— А где Павел, я не вижу Павла?

— Они взяли его вместо вас.

— Бедный, как ему сейчас тяжело. Я хочу пить.

— Сейчас. Эй! — закричал отец Борис, — дайте нам пить.

Появилось лицо охранника, затем на веревке нам спустили чайник с водой. Но мне удалось отхлебнуть из него лишь несколько капель, так как любое движение причиняло невыносимую боль.

Кажется, я забылся, по крайней мере что происходило в последующие часы не помню. В моем воспаленном мозгу возникали картины прежней жизни. Я видел себя ребенком рядом с отцом, мы сидим на берегу реки и удим рыбу. Он был заядлым рыбаком и едва я встал с колен на ноги, стал брать меня с собой на рыбалку. Это увлечение его и погубило; однажды он провалился под слишком тонкий весенний лед и не сумел выплыть. Затем я увидел Ларису, но не такую, какую встретил в последний раз, а совсем юную, с влюбленными глазами, внимательно следящими за каждым моим движением. Мы идем, держась за руки, то и дело останавливаемся и целуемся.

Картин было много, из самых разных периодов моей жизни. Не впади я в это странное состояние где-то в промежутке между жизнью и смертью, я бы так никогда и не вспомнил многие из этих эпизодов.

Я очнулся от громких криков. Сразу же вернулась боль, мне даже показалась, что она стала сильнее. Но я все же рассмотрел, что происходит. Происходило же совершенно немыслимое; отец Борис орал на Павла.

Павел же выглядел просто удивительно. А удивление вызывало то, что он выглядел как всегда. На его лице не было заметно никаких следов от побоев, да и все его жесты свидетельствовали о том, что он в полном порядке.

Моих сил хватило только на шепот.

— Что случилось?

Отец Борис обернулся ко мне. Его лицо пылало, как костер, на котором сожгли Жанну Д Арк.

— Павел согласился принять ислам! — с возмущением произнес он.

— Согласился, — с вызовом произнес Павел. — А что вы хотите, чтобы они сделали из меня обрубок. Вера — личное дело каждого, мне плевать какому богу молиться, лишь бы не пытали.

— Но они же предложили тебе вступить в их банду. Разве не так?

— Да, предложили, и я этому рад, — огрызнулся Павел. — Я буду жить, получать деньги. Они обещали. Я не хочу умирать.

— Но ты же будешь убивать своих? — продолжал отец Борис.

— Своих, а кто у меня свои? Нет никаких своих, все чужие. И вы ничем не лучше, заставляли меня все время стрелять в людей. Хоть бы раз спросили: а хочу ли я? А они платить будут, все лучше, чем это делать за даром.

— Ты же русский, твоя вера православная. Как ты можешь принять чужую религию?

Павел с ненавистью посмотрел на отца Бориса.

— Запомните: я не русский, я не православный, я — никто. Меня больше нет, мне сказали, что дадут другое, мусульманское имя, а про свое старое я могу забыть. И я согласился, так как никто не дал мне никакого выбора. А почему я должен возражать. Разве кто-нибудь хоть раз спрашивал, а чего хочу я. Никто не спрашивал, когда меня взяли в эту говенную армию, никто не спрашивал, когда погнали сюда. Всем было глубоко наплевать на мои желания. Зато теперь по вашему мне надо подохнуть за веру. А я не желаю, раз так выходит по жизни, буду мусульманином. Зато останусь жить. А вы, коли приспичило, можете умереть за своего Бога. Мне на это глубоко наплевать.