За миг до удара - Наталья Корнилова Страница 71

Отлично помню, что сунула их в шкаф. И потом, я ведь там часто убираю, и не один раз видела их в шкафу, – она вдруг усмехнулась. – Вот вы на меня смотрите сейчас, как на помешанную, а ведь я вам самого главного ещё не рассказала…

– Неужели ещё что-то было? – опешила я.

– Да, – просто ответила она, – все главное началось как раз после этих злополучных нунчаков. Раньше ведь я не обращала внимания на то, что и где лежит в его комнате, а тут невольно начала приглядываться. Сначала пропала его ручка.

Была у него такая, набранная из разноцветных пластмассовых колечек, он её сам когда-то сделал, ещё в школе. И она все время у него на полке рядом с тетрадями и блокнотами лежала. На работу он её не брал, потому что уж больно она несолидная, а дома все время ею пользовался. И вот пропала недели две назад. Я все обыскала – нету. К отцу – он говорит, что вообще туда не заходил, в общем, мистика, да и только. Грешным делом начала на Диму думать, но спросить постеснялась – он у нас строгий, да и нервничает много в последнее время, после того, как Лёша пропал. Но уверена, что он эту ручку не брал, потому как терпеть её не мог и все время Лёшу ругал, что, мол, у того ещё детство из головы не выветрилось, игрушками балуется. А потом отец у него все же спросил, как бы между прочим, дескать, помнишь Лешину ручку? Тот сказал, что, естественно, помнит и что видел её недавно в Лещиной комнате на полке.

– Может, завалилась куда? – предположила я, обдумывая услышанное.

С укоризной взглянув на меня, Ангелина Степановна ничего не ответила и стала наливать себе кипяток. Затем добавила в чашку заварки, сахару и стала задумчиво помешивать чай маленькой мельхиоровой ложечкой.

– Вместе с ручкой тогда ещё и один блокнот пропал, с зеленой корочкой.

Они там стопочкой на полке лежат, все разноцветные. Я их сама складывала, каждый протёрла, по цветам подобрала, чтобы красиво лежали, и точно запомнила, что зелёный был только один. Все по два, а этот один – до пары не хватало…

– А что в блокноте было?

– Не знаю, я в них не заглядывала никогда. Но, на-' верное, ничего важного, ведь когда из милиции приходили, они все его вещи просматривали, искали какие-нибудь зацепки, но не нашли и ничего не взяли.

– А что ещё пропало?

– Кисточка…

Очередная сушка застыла у моего рта, и я сипло переспросила:

– Какая кисточка?

– Обыкновенная, – пожала она плечами, – которой рисуют. Большая такая.

Они у него все в специальной коробке лежат, каждая в своём гнезде, а вот этой теперь нет. Но была… по-моему.

– А Лёша разве рисовал? – удивилась я.

– Да, он очень хорошо рисовал, – женщина грустно улыбнулась. – Но так, чисто для себя. В школе в изостудию ходил, хотел в художественное училище поступать, но брат его отговорил, сказал, что сначала нужно в жизни укрепиться, денег заработать, а потом уже и рисовать в своё удовольствие. И Лёша стал помогать ему в делах.

– А можно взглянуть на его рисунки?

Ангелина Степановна встала и провела меня в Лешину комнату, оказавшуюся совсем маленькой. Там почти впритык друг к другу помещались небольшая кровать, у окна стол-бюро с единственным стулом и шкаф для одежды у двери. На ковре над кроватью в простых деревянных рамках висели две маленькие картины – пейзажи, исполненные акварелью, причём довольно неплохие. На стене ещё висели забитые аккуратно расставленными книгами полки. Из-за шкафа выглядывал сложенный мольберт.

– Вот здесь он и прожил всю свою жизнь. – Она обвела взглядом комнатушку. – Тесновато, правда, но ему нравилось. И рисовал он здесь.

Расставлял мольберт у окна и просиживал иногда часами. Мы ему не мешали.

– Это он написал? – кивнула я на картины.

– Да, ещё в школе. Погодите-ка…

Она выдвинула нижний ящик шкафа, вытащила большую картонную папку красного цвета с белыми завязками и положила на стол.

– Здесь все его рисунки. Большинство он выбросывал, а те, что нравились, оставлял. Смотрите, если хотите, а я пойду со стола уберу, не буду вам мешать;

Я уже все видела…

Она вышла, прикрыв за собою дверь, а я развязала папку, открыла и стала рассматривать сделанные на больших листах рисунки. Сначала шли какие-то незнакомые городские пейзажи, все больше в светлых тонах, с ярко раскрашенными домами и деревьями, словно автор хотел слегка приукрасить окружавшую его серую обыденность. Затем пошли портреты, сначала карандашные наброски, а потом уже сделанные в красках. Лица, в основном женские, были мне незнакомы, и я, мельком просматривая, откладывала рисунки в сторону. Уже почти дойдя до конца и потеряв надежду что-нибудь отыскать, я отложила очередной лист и увидела Дену.

Полностью обнажённая, положив голову на руку, она лежала на своей кровати с нарисованным балдахином и с усмешкой смотрела на меня. В уголке картины чёрным карандашом было небрежно написано: «Лена Чернова». Что-то перевернулось у меня внутри, сердце от волнения забилось, я внимательно всмотрелась в лицо девушки, пытаясь понять чувства художника, над которым так откровенно насмехается натурщица, но так и не смогла убедить себя, что это может послужить поводом для убийства. Хотя кто их знает, этих добреньких мальчиков… В тихом омуте, как говорится, черти водятся…

На следующем рисунке была Даша. И тоже обнажённая. Я не видела всей её квартиры, поэтому не знала, где лежала девушка, но не исключено, что на своём диване. Почти в той же небрежной позе, без всякого стеснения в глазах, но, правда, и без насмешки, она позировала Алексею, придерживая одну грудь ладошкой. Ничего пошлого, все очень мило и эстетично. Если не знать, что Алексей, по словам старшего брата, избегал женского общества, то на эти рисунки можно было и не обращать внимания. В нижнем углу тоже виднелась надпись: «Дарья Панина».

Отложив лист в сторону, я увидела ещё одну обнажённую натуру. Девушка была мне незнакома, но, судя по надписи, звали её Ксения Порожкова. Она сидела за столом, скрестив длинные ноги, и, мечтательно улыбаясь, смотрела в окно.

Посмотрев на неё, я вдруг поняла, кто может стать следующей жертвой неизвестного убийцы. И взглянула на последний рисунок. Там тоже была обнажённая девушка, некая Рита Климова. Она стояла, раскинув руки в стороны, словно распятая, на фоне ковра у стены, лицо её ничего не выражало, кроме откровенной усталости и скуки. Похоже, Алексей очень большое внимание уделял именно лицам своих натурщиц, очень чётко передавая их настроение. Впрочем, все остальное тоже было выписано неплохо, хотя и не столь выразительно.

Быстро собрав все рисунки, кроме двух последних, обратно в папку, я вышла в гостиную. Ангелина Степановна уже убрала все со столика и теперь с напряжённым лицом протирала его тряпочкой.

– Ну что, нашли что-нибудь интересное? – с тревогой спросила она, распрямившись.