Макарыч - Эльмира Нетесова Страница 61

Макарыч присел на завалинку магазина. Рядом с ним присел незнакомый старик. Молча протянул ему лесник кисет с табаком. Тот ловко скрутил козью ножку. Закурили.

— Недавний, штоль? — спросил Макарыч.

— Недавний.

— Откудова родом?

— С Белоруси. С-пад Гомелю.

— Чево ж с места съехал?

Старик сурово глянул на Макарыча:

— Не ведаешь. Наша мясцечка немец усе спали л . Л ю дзей на плошчу сагнали и куляметами па- касили, каму усеж уцячы удалося. И мне. А у партизанах усе три сыны загинули и дачка…

— Все от Бога, — вздохнул Макарыч.

— Чаго ат яго?

— Жизни и смерти наши.

— Рэта дзе ж твой Бог? Што я от яго бачыу? Мне ен ничога добрага не зробиу. Няхай ен сам по сабе. Не ведау таго господа семдзесят гадоу и зараз ведать не жадаю. Няма яго, напэуна.

— Зазря Бога хулишь. Видать, за грехи ен наказал тибе?

— Их у мяне не боле, чым у иншых. Усе жыцце працавау, с дзетвой не паграшыш. А думка была, каб скарэй на ноги их падняць. А вырасциу — и на табе. Хнба на то я сваих дзетачак на свет нарадзиу? И памираць без унука стану. Род загине… Старая мая с гора у сырую зямельку сышла. Мяне ж и смерть не бярэ. Басияюсь па свету, а притунку сабе, каб анамятавацца троху — нидзе не найду.

— Ну там-то, у сибе, все легше было б?

— А ни мала там давялось? Куды ни глянь, усюду памяць сыноуняя. Хату яны перед самай вай- ной новую наставили. Садзик посадзили. Ат дома адзин комин астауся. А яблыньки у гэтым годзе першый уражай дадуць. А дзеуки с суседняй вески, з якими май хлопцы любилися, сустрэнуцца и с плачам да мяне. Тут жа самому хоць руки на сябе накладзи. Гляну и успомницца, як к вяселлю старэйшага гатавались. Алеся яго — перша красуля была. Зараз черную хустку носиць. Помниць. Эх, каб яго пранцы! — Старик поднялся, хрустнув поясницей, и пошагал от Макарыча, тяжело передвигая ноги, бурча проклятия войне, немцам, своей ненужной никому жизни.

Воротился Макарыч в зимовье вечером. Изба настежь. Марьи не было. В углах тьма ведьмой притаилась. Будто выжидала чего. Леснику не по себе стало. Окликнул жену для верности. Но никто не отозвался. В избе, уже выстуженной, пахло холодом наступающей ночи, туманом. Макарыч кинулся из зимовья. Обошел его вокруг. Покликал Марью. Она не отзывалась. Похолодели спина, лоб, руки лесника. Все тело трясло мелкой противно й дрожью.

— Марья! Марьюшка, — разносилось п о тайге глухое насмешливое эхо.

Жену лесник нашел у ручья. Она лежала ничком на траве, скрутившись в большой клубок. Сцепленные пальцы пытались разорвать ворот кофты да так и не осилили. Макарыч хотел поднять жену. Но она снова валилась на землю. Попытался взять на руки, но впервые силы подвели. Подкосились ноги, в глазах замелькали искры. Он осел на землю. Задышал, беспомощно и беззвучно раскрывая рот. Придя в себя, снова затормошил жену.

— Марья! Ты слышь мине, Марьюшка? Ну шипни хочь словечка. Ох, Господи. Да што ж с тобой приключилось-то? И подмочь некому. Растили мы с тобой, растили кобеля, а ен кинул нас. И Бог нам не подможет. Мине-то ладно. Тибе на што енти муки?

Все ж пришлось Макарычу вернуться в зимовье. Одному. За конем. Еле втащил жену в телегу, внес в избу. Вздул свет. Когда распрягал коня, жуткая мысль мелькнула — жива ли Марья? И вмиг руки стали непослушными. Кое-как отправив коня в сарай, в избу кинулся.

Марья лежала все так же недвижно, как положил ее лесник. Лицо желтое, как высушенный осенью лист, — чужое и незнакомое.

Лесник подставил к ее губам зеркало. Оно чуть подернулось пеленой. Завидев это, Макарыч изо всех сил принялся растирать, отхаживать жену. Лишь к утру та задышала заметнее, чаще.

А когда Макарыч сел перекурить у стола, заметил письмо. Оно было сплошь закапано слезами. Еще не зная, что за весть, почуял недоброе. Но от кого бы оно могло быть? И впервые пожалел, что не одолел в каторге грамоту. И горько, горько стало на душе.

Марья пришла в себя не скоро. А открыв глаза и глянув на стол, заплакала в голос.

— Чево ты, Марья?

Та показала на письмо:

— Зоя померла. Об ей там.

— Как так?! — побледнел Макарыч.

— Почтарь вчера привез. Читал.

— Кем писано?

— А этими бродягами, как и наш Колька.

— Прямо нам и прислали?

— Кольке оно отписано.

— Как жа приключилось-то?

— Сказывают, коняга подвела.

— Брешут, поди!

— На што им это?

— Поди, не углидели девку?

— Не-ет. Пишут, будто сгинула она враз. Как только наш проводил ее докудова-то. Там лошадь ее толь в пропасть аль в обрыв скинула. Она там враз и померла.

— Хватились поздно?

— Говорят, враз возвернулись. Да от Зойки уж одно званье осталось, — заголосила Марья.

Макарыч долго сидел, уронив голову на руки. Не верилось в Зойкину смерть. Девчонку эту давно за свою считал. В невестки прочил. Как теперь Кольке об этом сказать? Как передать письмо? Что будет с парнем? Такое перенести не всяк сумеет. И Макарыч, стиснув трубку, сидел за столом, обхватив руками голову. На время из этого состояния вывел плач Марьи. Он подсел к ней.

— Ты сибе побереги. Саму еле возвирнул. Видать, не судьба им была.

— Я как про то услыхала, света не взвидела. Как же Колька-то будет?

— Ентот шибко не затужить, небось. Убиватца не станить, — зло процедил сквозь зубы Макарыч.

— Господь с тобой, отец! Ты в своем уме? Ведь она ево невеста.

— У Кольки таких невест с этап набиретца. Ен Зойку кинул ба, как нас.

— Забудь обиду, отец. Сгоряча все. Молод ить.

— Не вступайси. Ишь, аблакат выискалась! Чуть не преставилась сама. А ему, поглянишь ишо, ето горе, што до ветру по малой сбегать. Ты жа извелась тут напрочь.

— Да ведь хотя и не легла в душу девка, за невестку уж считала.

— Я тут сибе чуть бобылем не счел…

— Ох, отец! Дороженьки я к ручыо не видела. Как скрутило-то — не помню. Думалось, что не прихватит эдак-то. Оно и прихватило.

— То-то вовремя подоспел, — Макарыч только тут вспомнил про платок. Достал его из мешка, подал жене.

— Мне?

— Кому жа?

— Да разве я девка в такое рядиться?

— А ты рядись, краля моя невенчанная. Хочь к стари тибе побалую. Хто ишо про тибе вспо м нить да позаботитца? По душе ль платок?

Марья уткнулась лицом в подарок. Скрывала слезы бабьей радости. Первый раз в жизни получила она в дар. Сроду ей такого никто не делал. И Макарыч смотрел в окно на тайгу. На душе было черно-черно, студено. И не уходила от глаз Зойка. Давя тяжесть, вздохи, Макарыч курил до зеленых огней в глазах. Он знал, что завтра ему придется нести письмо в отряд. Нести его к Кольке. А как? Как передать его в руки? Ведь, что ни говори, оторвать от себя парня он не мог. И чем дольше длилась размолвка, тем чаще вспоминал он его. Чаще маленьким, каким он был вначале. Однажды тот пошел в тайгу за махов кой. Любил Колька эту лохматую горьковато-сладкую ягоду. Ел ее горстями. Не боясь, лез за нею в глухие распадки. Так вот однажды, не предупредив Макар ы ча, ушел спозаранок. Знал наперед: одного не пустил бы лесник. Уже смеркалось, а Кольки все не было. Макарыч охрип, звавши мальчишку. Думки одна другой чернее приходили на ум. Но где искать? У лесника одна дорога, у Кольки — не счесть. Вот уж и звезды желтыми цыплятами выскочили из-под толстой клушки-луны, а мальчишки все не было.