Время вспомнить все - Андрей Воронин Страница 59

– Просто душит. Мещеряков, только асфальтоукладочный каток. Вот он – просто душит, да и то за рычагами сидит человек. В этом мире ничего просто так не случается, на все существует причина. И если вычленить причину, можно предсказать и предупредить последствия. Так что надо заниматься причинами, а не следствиями. А Сорокин занимается как раз другим, он разбирает результат, а не то, как человек этих результатов достиг, и не задумывается над тем, почему он это сделал.

– Так уж и не разбирается! – воскликнул Мещеряков и испуганно оглянулся.

Прямо за ними двигался мужчина, широкоплечий, с сильными руками. Его шарф развевался на ветру, шляпа была надвинута на самые глаза, ни дать, ни взять маньяк. Этот испуганный взгляд Забродов перехватил.

– Ну вот, иллюстрация к твоим рассуждениям, паника в Москве уже началась – с тебя, полковник.

– Брось, Илларион, я не испугался, просто профессиональная привычка.

Мужчина догнал Забродова с Мещеряковым и голосом, абсолютно не вяжущимся с его грозным видом, почти девичьим или детским, поинтересовался:

– Господа, у вас зажигалки не будет? У меня бензин кончился, – на его огромной ладони поблескивала золоченым корпусом зажигалка «Zippo». Казалось, сожми он пальцы, и зажигалка сомнется, как пачка сигарет.

– Пожалуйста, – Забродов дал мужчине прикурить.

– Большое спасибо. Погода ни к черту.

– Согласен.

Мещеряков двинулся вперед. А Забродов, сделав два шага, настигнул своего приятеля и схватил его руками за горло, схватил не сильно. Но Мещеряков чуть не проглотил сигарету и только после этого попытался провести прием, которому Забродов же его и научил.

Илларион в ответ лишь расхохотался, ловко уклонившись от удара ногой.

– Ну, Мещеряков, вот видишь, голыми руками тебя не возьмешь, приемчики, сволочь, знаешь.

Тот тряхнул головой.

– Ты, Илларион, сумасшедший. Может, это ты ходишь по городу и всех душишь? Начитался какой-то ерунды в своих старинных книгах и вообразил себя сверхчеловеком.

– Да, так оно и есть.

– Здоровый мужик, – глядя вслед удаляющемуся великану, пробормотал Мещеряков.

– Не очень. Я бы его задушил.

– Ты, Илларион, и медведя задушить можешь, если, конечно, пальцы на шее сойдутся.

– А я найду медведя. Мещеряков, с тонкой шеей.

– С лебединой? – засмеялся Мещеряков, а затем посмотрел на часы. – Мне с тобой, Илларион, разговоры разговаривать время нет.

– Какого черта ты со мной поехал к Сорокину?

Небось, начальство приказало проследить, чтобы я не сболтнул чего лишнего, мундир гээрушника не запятнал?

– В общем-то, да, – смутился Мещеряков, не умевший врать своему приятелю. – Это тебе хорошо, Илларион, у тебя времени свободного с утра до вечера. А у меня служба, бумажки надо просмотреть, подписи поставить, планы составлять.

– Да знаю я. Мещеряков, чем ты там занимаешься. От тебя пользы никакой. Кстати, вон моя машина, хочешь, подвезу тебя домой?

– Не хочу.

– Ты не через Беговую поедешь?

– Через Беговую. Ты же сам прекрасно знаешь.

– Тогда и подбросишь меня туда.

– Куда туда? – спросил Мещеряков.

– Пойду книги посмотрю, может, что новое поднесли.

– Господи, Илларион, когда ты с книгами покончишь? Когда ты ерундой заниматься бросишь? Здоровый мужик, а портишь глаза, книги читаешь.

– Кому что, Мещеряков. Ты же знаешь, сколько книг ни читай, а императором не станешь.

– Я им и не собираюсь становиться. А насчет порчи глаз, так это то же самое, что сказать: ходишь – ноги портишь. Садись в инвалидную коляску и катайся по городу. Мозоли никогда не натрешь, да и подошвы будут целые.

– Вон твоя инвалидная коляска стоит с антеннами спецсвязи. Крутая, новую рацию, небось, поставили?

Мещеряков чувствовал себя неудобно из-за того, что он ездит на служебной машине, а Забродов, который ничуть не хуже, ходит пешком или ездит на своем старом «лэндровере». А вот Забродов чувствовал себя уютно в каждой ситуации, он был лишен комплексов, присущих многим людям. Его не прельщали ни звезды на погонах, ни должности, ни орденские планки. Ему было достаточно того, что он является самим собой и живет так, как ему нравится, по своим законам, исполняя приказы, которые сам себе отдает.

Машина рванулась с места, да так резво, что пригнулись антенны.

Мещерякову хотелось хоть чем-то досадить невозмутимому Иллариону;

– Кстати, Марина приехала загорелая, счастливая.

– Ну и что?

– Тебя не интересует, почему она счастливая?

– Потому что предчувствует скорую встречу со мной, – преспокойно ответил Забродов.

– Вы договорились, что ли? – выходя из себя, сказал Мещеряков.

– Нет, не договаривались.

– Кстати, она интересовалась, как прошел твой день рождения. Наверное, какой-нибудь подарок приготовила.

– Не знаю.

– Посмотришь, когда увидишь ее.

– Думаю, ты, как последний мерзавец, сказал ей, что я там был с другой женщиной?

– – Я сказал ей, что все было как всегда. Но твоя Наталья – лишь жалкая ее копия.

Забродов в ответ лишь улыбнулся, понимая, что Мещеряков его подкалывает. На Беговой он вышел, на прощание махнул рукой уносящемуся по улице автомобилю.

* * *

После дня рождения Иллариона Забродова на окраине Завидовского заповедника Наталья Болотова чувствовала себя странно. Что-то изменилось в ее жизни, в нее вошло новое, причем то, с чем она раньше не сталкивалась. Наталья задавала себе один и тог же вопрос: что за человек Илларион Забродов?

"Удивительный человек, – тут же говорила она сама себе. – Он не такой, как все. Правда, у меня странный круг знакомых: художники, скульпторы, искусствоведы – люди в общем-то немного сумасшедшие, немного завернутые. Забродов чем-то на них похож и в то же время он абсолютно другой – прямолинейный, честный. Но прямолинейность и честность у него тоже какие-то странные. А самое привлекательное в нем то, что он чрезвычайно умен, причем не в смысле начитанности. Даже не умен, – говорила себе Болотова, – нет, нет, он не умен, он какой-то мудрый, словно за его плечами не сорок четыре года жизни, а двести или триста. Иногда он мне кажется глубоким стариком, древним-древним, таким, как их изображали художники Возрождения на плафонах соборов – умудренные опытом, с седыми бородами, этакие вещуны. Да, он чем-то похож на волхва или книжника. Он вполне мог бы позировать скульптору или художнику для святого Петра или для святого Павла. Правда, он без окладистой седой бороды, но тем не менее. Вся его фигура, глаза говорят о большом жизненном опыте. Интересно, почему он такой? "