Костер для инквизитора - Александр Мазин Страница 58

Абрек потянулся за веничком, принялся нахлестываться, сладострастно ухая. Дед последовал его примеру. Минут эдак через пять директор «Шлема» деловито изрек:

– Надо охладиться.

Дед с готовностью отложил веник.

– Андрюха, пошли на снежок! Чистенький, только вчера из лесу привезли!

– Шутишь? Я и согреться толком не успел.

«Шлемовцы» вышли, Ласковин полез наверх и улегся голова к голове с Вошем.

– Зря сказал,– негромко произнес Вошь.

– Абрек не заложит.

– Знаю.

– Тогда, извини, не понял.

– Жизнь – штука неоднозначная.

– Философ,– проворчал Андрей.– Там в кадушке еще веники мокнут. Не хочешь немного поразмяться?

Спустя час все восполняли убыток жидкости. Ласковин – чаем, прочие – пивом.

– Спортсмен, он и есть Спортсмен,– ухмылялся Абрек.

– А вы по какому виду спорта? – поинтересовалась, сделав томные глазки, обслужная девушка.

– По смертоубийству,– объяснил Дед и подмигнул.

– Правда, что ли? Киллер? – девушка постаралась как можно шире распахнуть голубенькие, навыкате, глазки.

– «Киллер» – это английское слово,– назидательно изрек Ласковин.– А мы люди русские.

– А по-русски – как? – спросила девушка.

Вопреки стойкому убеждению, среди питерских лялек не так уж много студенток университета.

– По-русски – душегуб,– охотно перевел Ласковин.

– Фи!

– Он еще и садист,– злорадно сообщил Дед.

Слово тоже было иностранное, но у лупоглазенькой, вероятно, имелся печальный опыт. Посему при первом же удобном случае она поменяла вектор атаки и прильнула к Вошу. А Ласковин поймал себя на том, что близость голенькой, вкусно пахнущей и приятной во всех отношениях девчушки не вызывает в его организме никаких побуждений. Что это, возраст? Или дело в Наташе? И тут, с некоторым удивлением, Ласковин сообразил: с того момента, как он переехал на Пестеля, у него не было других женщин. Вот это круто!

Федя сидел на скамеечке и охмурял одноклассницу. Одноклассница охотно охмурялась, поскольку в классе Федя шел под номером три. Причем, номера первый и второй обыгрывали его только по пункту финансовой поддержки. Дело срасталось. Оставалось прикинуть, куда на часок отправить из дома бабульку.

– Кузяка!

Сосед. Колька Грузин по кличке Грузин. Сотоварищи.

– Кузяка, дай стоху.

Выдрючивается, сучок. Знает, что у Кузякина с деньгами – проблемы.

– За Кузяку – в лоб,– флегматично отозвался Федя.

– Ты чё, крутой? – возник один из «сотоварищей». Федя его не знал, но проигнорировал. Шелупонь приблатненная.

– Ты это, Клерасил… – забеспокоился Грузин.– Слышь, это, не надо…

– Крутой, да? – ощерился Клеросил.– Козел ты! Понял?

Одноклассница на всякий случай отодвинулась, но глазки заблестели. Какая сопливка не любит поглядеть на хорошую драку?

Федя встал подчеркнуто лениво… и вдруг быстро и резко толкнул Клеросила в грудь. Тот отлетел пушинкой, приземлился на седалище, но сразу подскочил, очень недовольный. Другой сотоварищ перетаптывался на месте. Первым вступить в бой не рвался.

Клеросил достал нож, повертел в воздухе не очень умело.

– Ща, бля, порежу на хрен! – пообещал он, надвигаясь.

– Ножик у мамки на кухне скиздил? – поинтересовался Федя.– По жопе не надает?

Клеросил вякнул и попытался полоснуть Федю по руке. Ну полный придурок! Ничего, кроме своего ножичка, не видит. Федя без подшага, без финтов, пробил маваши с передней ноги.

Буц! Попал точняк по затылку. Борзой Клеросил даже не дернулся, осел кучкой говна.

– Убивать не буду,– веско сказал Федя Грузину.– Раз твой кореш. Схвачено?

– Ну, ясный пень, Куз… Ну, то есть… – Грузин неожиданно обнаружил, что не помнит имени своего соседа. Кузяка и Кузяка всю сознательную жизнь.

Корешки отвалили. Клеросил брел, слегка поматывая головой. Вот как бывает: бац – и ты лежишь, даже сообразить не успевши, откуда плюха прилетела. Такое оч-чень успокаивает.

Подружка восхищенно приникла к плечу.

– Пойдем, что ли, музончик послушаем? – предложил Федя.

«Блин, куда же бабульку сплавить?»

Юра Матвеев отрабатывал стойку дзэн. Уже тринадцатую минуту. И находился между двумя состояниями, первое из которых сэнсэй характеризовал как «правильную медитацию», а второе как «ох, мои рученьки-ноженьки». Юра был абсолютно уверен, что станет мастером. Таким, как Ласковин, чья фотография красуется на стене. Юра тишком скопировал ее со «Стены Славы», увеличил и пристроил над кроватью. Вместо плаката с бритым Бутусовым. Фотография крутая: Ласковин разбивал доску сложнейшим тоби-уро-маваши с поворотом. Тем самым «ван-даммским» ударом, который в реальном кумитэ и Ласковин, и Зимородинский полагали экзотической глупостью. Лицо Андрея Александровича выглядело не зверским, а спокойным и сосредоточенным. И доска, подвешенная на нитках, распадалась, как склеенная. Кажущаяся легкость, которой Юра нестерпимо завидовал. Лупишь, лупишь по макиваре, а она только пружинами скрипит, зато подходит мастер, рукой махнет небрежно и «Дзинь!» – железо об железо. Или остановит твою ногу, двумя пальчиками, а ты уже летишь черт-те куда. Утешало одно: прежде Юра даже не успевал заметить, как его останавливают. А теперь успевает. Восемнадцатая минута. Кап-кап – пот на паркет. Приближалась вторая стадия. Блин! Как медленно меняются секунды!