Русский йогурт - Сергей Зверев Страница 5

Места в райском уголке бронировались для высоких гостей. Зимой тружениц опять запускали погреться в сауне.

Откуда взялся здесь Юрчик, никто не знал. Он сам себя именовал этим ласковым именем, был незлобив и тих. Лицо, поросшее редкой, клочками, бородкой, напоминало сморщенную репу, причем с одной стороны морщины были резче и глубже. По-своему был вежлив. Когда кто-либо давал ему подаяние, стремился поцеловать руку.

На Руси издревле почитали и оберегали юродивых, признавая за ними особое право жить отличной от других жизнью и зваться божьими людьми.

Юрчик не пророчествовал, но и гадостей не делал.

Раза два с ним случались эпилептические припадки, и «Скорая» увозила его в психдиспансер. Однако он всегда возвращался обратно.

Его приютил такой же горемыка, работавший кочегаром котельной и сантехником по совместительству, спившийся отставник Степаныч. Ко Дню Советской Армии он облачался в военный китель с золотыми парадными погонами, отмеченными майорскими звездочками и скрещенными пушками в петлицах, надирался вдрызг, выбирал среди отдыхающих готовую слушать его пьяные излияния женщину и часами рассказывал о службе на страшном Тоцком полигоне — о первом испытании ядерного оружия, сломавшем ему жизнь и отнявшем здоровье.

— Думаешь, я пью? — пустив слезу, говорил он; — Я радионуклиды из организма вывожу! — При этом Степаныч пытался облапить собеседницу или хотя бы придвинуться поближе.

Труба котельной, уставившаяся своим прокопченным жерлом в небеса, портила общий живописный пейзаж. Ее неопрятный вид плохо сочетался с красной черепицей крыши, чистенькими стенами гостиницы и бассейна, стройными, словно выкованными из меди, стволами сосен. Сам Степаныч называл свое место работы и жительства крематорием, страшно злился, если кто-нибудь приходил к нему без приглашения, и, несмотря на запои, не допустил ни одной аварии на вверенном ему объекте.

К Юрчику он некоторое время присматривался, пуская лишь переночевать, когда наступали холода.

В один из зимних вечеров Степаныч расщедрился, угостил бродяжку коктейлем из раздобытого неизвестно где спирта, смешанного с пивом и четвертью дешевого плодово-ягодного вина. Заглотав адскую смесь, кочегар выбрал с колосников печи остатки прогоревшего угля, наполнил ими ведро и попросил гостя вынести шлак на улицу.

Юрчик с готовностью подхватил ведро. Его не было больше часа. Задремавший Степаныч не заметил пропажи, а уснувшего на куче теплого шлака бездомного бедолагу обнаружила сторожиха, совершавшая ночной обход. Мороз, ударивший в ту ночь, прихватил правую ногу Юрчика, оказавшуюся не на шлаке, а на стылой земле.

Хирурги в больнице консилиумов не устраивали.

Оттяпали отмороженную конечность ровнехонько по щиколотку. Степаныч собственноручно выносил Юрчика из больницы.

— Будешь моим адъютантом! — буркнул он, стараясь не смотреть на забинтованную культяпку, высовывающуюся из широкой штанины.

Дома, а точнее в пристройке у котельной, Степаныч выстругал самодельный протез — деревянную ступню с углублением, выложенным для удобства и комфорта куском ткани.

Юрчик был тенью кочегара, позволяя себе лишь кратковременные отлучки по вечерам. Больше всего он любил взбираться на старую сосну и любоваться сквозь стеклянную крышу купающимися людьми.

Причем пол и возраст не имели для него значения.

Сначала отдыхающие пугались, жаловались администрации, а потом привыкли. Юрчик стал старожилом «Шпулек», неотъемлемой частью окружающего пейзажа, местной достопримечательностью и просто исполнительным мужичком, готовым откликнуться на зов каждого. Если бы не Степаныч, его бы просто загоняли. Но связываться с матерщинником кочегаром, козырявшим своим героическим прошлым, рисковал не каждый. Разве что здоровенные, как статуи на Выставке достижений народного хозяйства, бабищи из пищеблока могли заткнуть рот Степанычу или погрозить розовым, в половину коровьего вымени кулаком.

Пересидел Степаныч в своей берлоге скверные времена, заодно не дав юродивому подопечному сгинуть от голода.

Россия приватизировалась, лихорадочно шуршала ваучерами, вкладывая их в расплодившиеся, как поганки после дождя, инвестиционные фонды. Финансовые компании, прочие «конторы» сулили баснословные прибыли.

Степаныч наплевательски отнесся к процессу приватизации, обменяв бумажки на полноценную жидкую валюту, поспешив пропустить ее через собственный желудок.

Комбинат в это время приходил в упадок. Узбекские хлопкоробы «белое золото» решили продавать англичанам за твердую валюту; потребители задерживали оплату за полученную продукцию, энергетики требовали «отстегнуть» по счету, и так далее.

Хирел комбинат — ветшали «Шпульки». Неожиданно начала трескаться хваленая финская черепица.

Она лопалась с жутким шумом, точно профилакторий попал под бомбежку вражеской авиации. Исчезли толстозадые поварихи из пищеблока. Бассейн, в котором месяцами не меняли воду, напоминал зловонное озеро — результат страшной экологической катастрофы. Зимой из-за нехватки угля некогда уютные двухместные номера стали походить на камеры пыток, где заключенных подвергали истязанию холодом.

Степаныч начал подумывать о том, чтобы пустить стоявшие в холле бильярдные столы на растопку гаснущих печей котельной. Но, как и у всего хоть мало-мальски ценного в стране, у «Шпулек» появились новые хозяева и постояльцы.

Самоуверенные мужчины с лоснящимися физиономиями и суетливо бегающими глазами стали привозить сюда своих подружек. Сильно накрашенные девицы, одетые в юбки с разрезом почти до ягодиц, непрерывно визгливо хохотали и преданно прижимались к своим слоноподобным кавалерам. А те посасывали баночное пивко, вытянув губы трубочкой, точно новорожденные младенцы, и раздавали «на чай» зеленые купюры с изображением насупленных стариков в париках и без.

Любимое место отдыха тружениц сняли с баланса комбината, передав в распоряжение города. У предприятия не было средств для содержания дома отдыха.

Его с готовностью принял под свою личную опеку только что избранный мэр — Петр Васильевич Хрунцалов. В своей программе он обещал отдать «Шпульки» для нужд здравоохранения. Забравшись в кресло мэра, он передумал, сделал профилакторий своей загородной резиденцией.

Партийные вечеринки не шли ни в какое сравнение с балами, закатываемыми мэром. Ни по количеству гостей, ни по объемам выпитого. Балы имели обыкновение плавно перетекать в оргии.

Степанычу поначалу нравился такой размах, тем более что и ему кое-что перепадало с барского стола.

Он научился отличать «Смирновку» от «Абсолюта» и армянский коньяк от французского, попробовал впервые в жизни консервированных лангустов, приняв их за плохо приготовленный частик, залитый непонятным соусом.

Новые постояльцы пришлись ему по душе простотой обращения, щедростью, склонностью к неуемному потреблению спиртного. Так же быстро отставной майор в них и разочаровался.