Камера смертников - Василий Веденеев Страница 49

А тот связной на Урале? К нему тоже есть нитка из-за линии фронта, надо тогда и его, как Скопина, который тоже, вроде Ромина, принявшего имя Федулова, может оказаться совсем и не Скопиным. Того, связного на Урале, убрать проще — при встрече завести в глухое место и выстрелить в упор прямо в сердце. Никто и не услышит, а труп зарыть в снег: к весне начнутся метели, снегом занесет прилично, а потом пусть себе оттаивает на здоровье. Тогда до этого Ромину никакого дела уже не будет.

Искать на Урале Ромина не смогут — он сядет после убийства в поезд и укатит. Пусть мечутся — подумаешь, пропал человек! А вот тогда-то и придет черед кончить Скопина, и все концы окажутся отрублены.

С трудом отвернувшись от спящего напарника, Ромин поглядел на свои руки — пальцы их скрючились, как будто он уже держал его за горло. Нет, рано, и нельзя так, прямо в купе. Надо на каком-нибудь глухом полустанке — ветреном, заснеженном, где поезд останавливается буквально на минуту-другую, а на следующей большой станции, когда от нее уже отойдет поезд, заявить, что Скопин отстал — побежал за кипятком и не вернулся. Вот как надо! А пистолет выбросить вместе с рацией — ну его к бесу, да и зачем он, если начнешь другую жизнь, тихую и незаметную, внешне похожую на эту, но только внешне, а не по сути.

Все, решено, так и надо поступить — не мальчишка уже, хватит! Взгляд его упал на столик. Там лежала бумажка с колонками пятизначных цифр. Роман похолодел — это же надо, забылся, ушел в воспоминания и размышления о будущем, а уничтожить текст шифровки запамятовал. Дрожащими пальцами он схватил листок, открыл стекло фонаря и поднес его к пламени свечи. Огонь жадно лизнул бумагу, заставил ее потемнеть и свернуться в черный жгутик.

— Ах, зараза! — обжегший пальцы Ромин бросил сгоревший листок на пол и сердито растер пепел ногой. С каким удовольствием он растоптал бы вот так все свои невзгоды!

Скопин заворочался, открыл глаза и приподнял голову, всматриваясь в сумрак.

— Ты чего? — сипло спросил он.

— Ничего, так. Спи, — ответил Ромин и почти ласково поправил на нем шинель. — Спи, — повторил он. — Скоро прибудем…

* * *

На столике, освещенном мягким светом лампы, лежало расписание движения поездов. Конец остро отточенного красного карандаша скользил по нему, делая непонятные пометки — крестики, кружочки, плюсы, минусы, подчеркивания. Мерно тикал хронометр, урчал мотор автобуса-пеленгатора, ползущего по темному проселку.

— Сейчас пойдет горьковский, — негромко напомнил один из сидевших в машине офицеров.

— Да-да, я помню, — поднял голову Козлов. — Попрошу быть предельно внимательными.

Операторы поправили наушники, завертели верньеры настройки аппаратуры. Николай Демьянович представил, как медленно вращается антенна пеленгатора, установленная на крыше автобуса и замаскированная под громкоговорящую установку. Поймают они сегодня передачу агентурной станции немцев, или очередное дежурство опять закончится ничем?

Кажется, уже все сделали для того, чтобы точно вычислить врага, как бы он ни хитрил — тщательно проанализировали дни и время выхода агентурной станции немцев в эфир, получили подробнейшее расписание движения поездов, высчитали, какие из них и когда проходят через определенные квадраты, откуда даны перехваченные вражеские шифровки: с удивительным постоянством враг вновь и вновь выходил на связь из этих квадратов или рядом с ними.

«Темнят, — думал Козлов, покусывая конец карандаша. — Если Волков прав и передачу ведут действительно из поезда, то они хотят заставить нас искать рацию на шоссейных дорогах или в жилом массиве. А мы и так это не сбросили со счетов, но, похоже, Антон попал в точку. Вот и проверим».

Невидимый в темноте, зашумел приближающийся поезд; лица у операторов напряглись, застыли, словно они все обратились в слух. Подполковник знал, что с другой стороны железнодорожного полотна по дорогам ползут такие же пеленгационные машины, поэтому ошибка исключена — пеленг будет обязательно взят и в перекрестии нитей на прозрачном планшете определится точное местонахождение проклятой неуловимой станции. Только бы не пропустить — вражеский радист просто виртуоз, лепит морзянку с дикой скоростью, меняет волны, ускользая от пеленгаторов. Там, в радиоцентре абвергруппы, куда летят его позывные, прекрасно знают, когда и на какую волну он перейдет, а нашим операторам приходится перестраиваться на ходу, проверяя весьма широкий диапазон частот.

Отдернув шторку на окне, он поглядел в темноту — где-то там, скрытый от них деревьями, несется по рельсам длинный состав. Конечно, ничего отсюда не увидишь, да и смешно пытаться визуально определить, есть в поезде передатчик или нет, но почему-то хотелось поглядеть — так уж устроен человек.

Шум поезда ближе, вот он уже проносится мимо них и уходит. Обернувшись, Николай Демьянович увидел: операторы расслабились — передачи не было. Теперь надо дожидаться следующего.

Сегодня как раз такой день — по расчетам, неизвестный радист должен выйти в эфир, обязательно должен: во времени его сеансов есть определенная логика, некая система, которую удалось нащупать, ухватить и предугадать наиболее вероятные дни и часы появления в эфире позывных ФГТ, вызывающих ДАТ.

По расписанию скоро пойдет поезд с Урала и состав из Москвы. Надо ждать, хотя от нетерпения просто зудит все тело и почему-то чешется голова. Жена частенько шутила, что ее Демьяныч потому и лишился волос, что постоянно запускал в них пятерню и начинал скрести ногтями, как завшивленый. Да, волос у него почти не осталось — так, жидкая поросль над ушами да на затылке, но чешется, будто там шапка кудрей, густых, как у абиссинского негра.

Прошло два грузовых состава — операторы снова насторожились, но опять безрезультатно.

«Пусто-пусто, как дупель в домино, — с горькой иронией подумал Козлов. — Вот тебе и романтика контрразведывательной работы: одни лазают по заброшенным поселкам, стирая в кровь ноги, другие часами слушают эфир, третьи вылетают в срочные командировки за тысячи километров, а пока все так же пусто-пусто!»

И не дает покоя работа особой группы. Генерал серьезно обеспокоен последним докладом у наркома — человека невоздержанного, грубого, крикливого, не способного уважать никого, кроме старших себя по положению. А кто в наркомате выше его? По возрасту он молод — всего сорок четвертый год, но кричит и унижает людей старше себя, имеющих больший опыт работы в органах. Что произошло там, при докладе?

Козлова на доклады к наркому не приглашали — тот полагал, что есть черновая работа, для выполнения которой существуют трудолюбивые муравьи в погонах, а подполковник как раз один из них. Зачем муравью созерцать высокое начальство, слушать разговоры, не предназначенные для его ушей? Знай свое дело, выполняй приказ, а думать за тебя поставлены другие. Но Козлов так работать не привык и не любил.

Генерал Ермаков исповедывал иные принципы, выслушивал мнение каждого сотрудника, проверял им свое мнение и мнение других — в спорах, как известно, рождается истина. За годы совместной работы подполковник привык приходить к нему со своими сомнениями и предложениями, но знал, что далеко не во всех отделах и управлениях наркомата дело обстоит так, как у Ермакова. Потому еще больше дорожил сложившимися отношениями.