Побег обреченных - Андрей Молчанов Страница 45

Когда, шевеля усами, таракан замер, Юра, внезапно дернув головой, плюнул в него.

Эффект оказался потрясающим: насекомое сверзилось на стол, перевернулось на спину и, судорожно дернув лапками, издохло.

– О… – изумился Ракитин невольно. – Просто – кобра!

Юра, вывернув голову набок, тоже потрясенный, выпученными глазами рассматривал свою жертву.

От него отчетливо и сложно пахло чесноком, тройным одеколоном и хвойной эссенцией для ванн.

– Здоровье все-таки у тебя… – позавидовал ему Ракитин. – Не пил бы, чемпионом бы мира стал. В любом виде, не считая шахмат.

– Литр-рбол, – отозвался Юра, подняв палец.

– Не олимпийский вид, – вздохнул Ракитин. – Сплошное любительство.

– Н-ну… – начал Юра, – т-ты меня это… – Он осекся и вновь уставился на погибшее от ядовитой слюны насекомое.

А Ракитин, обследовав холодильник, отправился в магазин – холодильник был пуст.

Купив продукты, вышел на автостоянку перед универсамом и вдруг в отдалении различил долговязую фигуру Рыбьего Глаза в реликтовом пальто – тот стоял у распахнутой дверцы подъехавших «Жигулей» и что-то усердно втолковывал водителю, тряся перед его носом хозяйственной сумкой.

Водитель долго слушал, затем отмахнулся, захлопнув дверцу.

Ракитин подошел ближе. Узрев его, Рыбий Глаз как-то странно заволновался: кивнул в скореньком приветствии и бочком заспешил прочь.

Смутное подозрение, тут же переросшее в уверенную догадку, толкнуло Ракитина, как удар под дых.

– Стой! – Он подскочил к сутулой фигуре. – Куда побежал-то?

– Ды… спешу ведь… – Глаз, отпущенный природой и мамой – господи, ведь была же и мама! – елозил справа налево и обратно со смятенной быстротой.

– Чего в сумочке-то? – мигнул Ракитин заговорщицки и вдруг резко дернул ее на себя. Мгновенно увидел знакомое табло приемника, мелкую сетку динамиков…

– Да ты… чего за мансы, в натуре? Я… милицию! – заверещал Рыбий Глаз, вырывая сумку.

– Ах, сука… – сказал Ракитин тихо, но с такой звенящей угрозой в интонации, что собеседник вздрогнул и вжал голову в плечи так глубоко, будто на макушку ему свалилось бревно.

Пальцы Рыбьего Глаза разжались, и сумка очутилась в руках у Ракитина.

– А ну-ка топай вон туда… – цедил Александр, подталкивая Рыбьего Глаза к низкой железной оградке, отделявшей стоянку от тротуара. – Ты что же, паскуда, а?.. – Не выпуская сумки, он ткнул его кулаком в живот.

Тот, слегка подвывая – не то от страха, не то от возбуждения, неожиданно вцепился Ракитину в куртку, оттолкнул, пытаясь бежать, но не сумел: Ракитин ухватил его за запястья, сжал их и – отпустил…

Запястья были худые, по-мальчишески костлявые, и прикосновением к ним он ощутил какую-то болезненную и неотвратимую обреченность испитого, жалкого подонка.

– Слушай. – Ракитин помедлил. – Стервятник. Все краденое принесешь. Если же нет… – В упор посмотрел в набрякшее лицо с прыгающей небритой челюстью и продолжил зловеще: – Прирежу. Мне терять нечего…

Удивительно – последние слова он произнес с такой убежденностью, что и сам растерялся.

Рыбий Глаз, напротив, убежденность такого рода воспринял с полной серьезностью, наслышанный о прокуратуре, грозящем сроке и ассоциативным путем представлявший Ракитина уже в камере.

– Завтра утром, – просипел бескислородно. – Запер я их, баллоны… Ключ у кореша. Черт попутал!

– А Юрка? – испытующе сузил Ракитин глаза.

– Да не, не… он… што ты! – замахал тот руками, как мельница, сопя в затравленной одышке.

– И замки купишь, – продолжил Ракитин.

– Нуда, да, да…

– Прирежу! – пообещал Александр повторно и, взяв сумки, отправился домой.

Он укладывался спать, когда в комнату в одних трусах влетел, вернее, быстро перебирая руками и ногами, вполз злосчастный сосед с сумасшедшими глазами собаки, которой привязали к хвосту консервную банку.

– Умираю я, Сашка, умираю… «Скорую» давай… – заканючил, морща лицо, Юра и, когда Ракитин, чертыхаясь, усадил его на стул, пояснил совершенно трезвым, видимо со страху, голосом: – Аэрозоль твою взял с полки, вешалка где… Добавить хотел…

Тут Ракитин заметил в руках у Юры баллон.

Вытащив его из податливо-вялых пальцев, уставился на изображение дохлого комара с пикой алчного жала, задранного вверх.

– Набрызгал лафитничек… – Юру трясло. – Понюхал… вроде на спирту… Таракана поймал! – вскричал с отчаянием, скривившись чуть ли не в плаче. – В кулак зажал, набрызгал туда. Пятнадцать минут ждал! Потом разжал кулак, а он жив, побег… Ну, думаю, раз таракан жив, я-то… человек! Че-ло-векже! – повторил страстно, обдав Ракитина ароматом своего дыхания. – Ну и махнул. И так хорошо стало – плясать захотелось! А сейчас… – Юра растопыренной пятерней потер живот. – В кишках – крематорий… – У Юры в самом деле внезапно завыло что-то в желудке, и он оторопело прислушался, склонив ухо. – Вот, – сказал растерянно. – Видишь, как…

– У-у! – прогудел сонный Ракитин с яростью. – Чтоб тебя!.. Пей воду – и обратно ее… Ну! – И поволок Юру, никак не желавшего стоять на ногах, с лицом абсолютно синим, в ванную.

После была «Скорая», объяснения с иронизирующими врачами, пламенные призывы Юры спасти его жизнь, и тогда – каждому по пузырю! Наконец Юру погрузили на носилки и увезли в ночь.

Ракитин остался один.

Опустился на кровать, вздохнул. Что за жизнь? Ни покоя, ни…

Послышался негромкий, отрывистый стук в окно.

Так, теперь что-то профессору на ночь глядя понадобилось…

Встал с постели, надел халат и, сопя раздраженно, отправился на балкон.

– Извини, что так поздно, – взволнованно начал Градов. – Просто не мог удержаться… Я все прочитал! И если это не розыгрыш… – Он взял лежавший на принтере ворох листов, сбив их ладонями в стопку, протянул Александру: – Извольте ознакомиться.

Прошло полчаса. В течение этого времени Ракитин, читая компьютерную распечатку, с завидным спокойствием оценивал свое состояние с точки зрения некоего медицинского консилиума, обязательно включавшего в свой состав окулиста и психиатра.

Затем, без воодушевления поставив диагноз: «практически здоров», отложил листы в сторону.

– Ну, как? – спросил Градов.

– Сенсация, – ответил Ракитин бесстрастно. – Но что с этим делать и каковы выводы…

– А выводы таковы, – сказал Градов. – Информация делится на две части. Одна часть имеет чисто практическое свойство, отражая будущие планетарные катаклизмы, а другая – свойство гуманитарное, как-то: подтверждает существование параллельных миров и, кроме того, указывает двери в них… Черные ходы. Главный-то вход открыт для всех, только пропуском в него является смерть… – Он взял один из листов, прочел: – «И там, где врата, – там пересечение путей в миры, и каждому, по мере света или тьмы, его наполняющих, откроется своя стезя, и, ступив на нее, оставит за спиной вошедший тяготы и болезни, сожаления об утратах земных и сомнения в вечности жизни…»