Тень прошлого - Андрей Воронин Страница 44

Голые стены, кожаная мебель на блестящем паркете, какие-то вазочки на горизонтальных плоскостях, идеально вписывающиеся в интерьер, но явно не имеющие ничего общего со вкусами и пристрастиями хозяина, – не комната, а витрина мебельного магазина. Или, скажем, офис.

Техника, конечно, вся импортная и, конечно, вся стоит на своих местах, даже видеокамеру не тронули…

Звякнув, откатилась в сторону задетая ногой стреляная гильза. Эх, майор, майор…

Балашихин, отныне и навеки ставший неодушевленным предметом, кособоко полулежал в глубоком кожаном кресле, неудобно свесив голову через подлокотник. С головы капало на паркет, где уже собралась темная, продолжавшая на глазах расползаться лужа. На белой рубашке цвели красные маки с черными рваными сердцевинами – росли, увеличивались в размерах, стремясь слиться в единое алое пятно. Во лбу бывшего майора чернела дыра, и такая же дыра чернела в спинке кресла, в самом центре неприятного мокрого пятна с какими-то прилипшими комками, и широкая влажная полоса неопределенного на темном фоне кожаной обивки цвета косо протянулась от этой дыры вниз и влево – туда, где лежала превратившаяся в прохудившийся кран голова Балашихина…

На полу яростным медным блеском горели в пятне солнечного света стреляные гильзы. Илларион насчитал шесть штук и решил, что стреляли из револьвера.

«А ведь я вас найду, ребята, – подумал он о парнях, укативших в красном „Мицубиси“. – Поубиваю голыми руками… Переловлю и поубиваю, как крыс. Ну-ну, сказал он себе, тихо, ты… Давай-ка без истерик. Что такое произошло за те сорок минут, что я сюда добирался? И с кем я говорил по телефону?»

Он подошел к креслу и дотронулся до щеки Балашихина.

Щека была теплая, и Илларион вопреки всякой логике переместил пальцы на шею под челюстью бывшего майора – глупо, конечно, но он видывал чудеса и похлеще… Балашихин еще не успел остыть, но был, несомненно, мертв – «мертвее не бывает», как любил говорить когда-то давно один их общий знакомый. Иллариону захотелось вытереть пальцы о штанину, но он не стал этого делать, как будто Балашихин мог его видеть.

Илларион наклонился и зачем-то поднял одну из гильз, поймав себя на том, что тихо насвистывает сквозь зубы. Извини, майор, мысленно сказал он, задумчиво вертя в пальцах медный цилиндрик. Никаких истерик. С кем не бывает?

"Привыкнуть к смерти нельзя, – думал он, разглядывая гильзу. – Можно только научиться делать вид, что ты к ней притерпелся. Можно научиться не отворачиваться, когда видишь, как твой товарищ в один миг превращается в кусок мяса, но по-настоящему привыкнуть к этому нельзя.

А гильза интересная. У меня дома таких целая коробка – точь-в-точь. У нас такие не выпускают. Выходит, не один я тут такой умный, есть еще люди в Москве, которым нравятся бельгийские револьверы…"

Он перестал насвистывать. Вот эта треугольная насечка на капсюле, сделанная бойком.., ему кажется, или она действительно немного смещена, словно кто-то повернул боек вдоль продольной оси? Очень знакомое смещение… Помнится, он взволновался было, обнаружив этот дефект, но револьвер работал как часы, и он успокоился…

– Ну, знаешь, – сказал Илларион Балашихину, смотревшему куда-то мимо него широко открытыми удивленными глазами, – тебе не кажется, что это уж слишком? Я что вам, нанялся лбом орехи щелкать?

Он бросил гильзу на пол. Собирать гильзы бессмысленно: есть ведь еще и пули, выковыривать которые нет ни времени, ни желания. И раз уж на то пошло, то обязательно найдется парочка свидетелей, которые своими ушами слышали, как покойный договаривался со своим знакомым Илларионом Забродовым о встрече как раз на это время…

Через открытую балконную дверь со дна двенадцатиэтажной пропасти до него донеслось пронзительное мяуканье сирены. Забродов выпятил нижнюю губу и задумчиво огляделся. Пытаться уйти через дверь, пожалуй, не стоило: на лестнице его загнали бы, как оленя, и пришлось бы выходить из окружения прямо по головам.

Не то чтобы ему было очень жаль этих голов, но усугублять ситуацию не хотелось.. Пока что, уточнил про себя Илларион. До выяснения некоторых обстоятельств.

Он вышел в лоджию, осторожно подошел к перилам и посмотрел вниз, готовый в любую секунду отпрянуть назад. «Лунохода» внизу видно не было: подъезды располагались с другой стороны здания, но высота впечатляла.

– Чому я нэ сокил? – сказал Забродов, перекидывая ногу через перила, – чому нэ литаю?

Он чуть не погиб тут же, не успев преодолеть разделявшее две лоджии кирпичное ребро. Из соседней лоджии вдруг рывком высунулась черная, страшная, как ночной кошмар, и огромная, как дорожный чемодан, морда и басисто гавкнула на Забродова, продемонстрировав острые белые клыки, которые могли бы быть и поменьше.

От неожиданности Илларион вздрогнул, пальцы скользнули по гладкому облицовочному кирпичу, и в течение какого-то, показавшегося ему бесконечным, мгновения он был уверен, что падает.., уже упал и летит спиной вперед в двенадцатиэтажную голубую пустоту, но в следующий миг пальцы мертвой хваткой вцепились в швы между кирпичами, равновесие восстановилось, и Илларион тихо, но очень убедительно сказал мастифу Лелику:

– Уйди, дурак!

Лелик, который на самом деле вовсе не был дураком, каким-то образом понял, что с этим типом лучше не связываться, нервно зевнул, понурил голову и тихо пошел из лоджии в квартиру.

Миновав владения Лелика, Илларион пересек еще три лоджии и оказался перед пятнадцатиметровым участком голой кирпичной стены, отделявшим его от лоджий соседнего подъезда. Лезть вверх или вниз было бессмысленно: пришлось бы отсиживаться в чужой лоджии с риском быть обнаруженным и сданным на руки шарящим по всем этажам ментам, что вовсе не входило в планы бывшего инструктора спецназа.

Нужно было как-то добираться до следующей секции лоджий, чтобы выйти из дома через другой подъезд. Илларион мысленно поблагодарил архитекторов, постаравшихся максимально разнообразить скучный кирпичный фасад жилого дома. Вдоль стены тянулся узкий, на полкирпича, декоративный выступ, который должен был что-то там подчеркнуть или, наоборот, скрыть, – Забродову сейчас было не до этих тонкостей. Главное, что на этот выступ можно было поставить ногу.

Илларион в последний раз мысленно провел ревизию выступа. На такую прогулку решился бы далеко не каждый альпинист. Но выступ выглядел вполне надежным: хоть и узкий, но прямой и ровный, не чета тем своенравным покатым, а порой и обледеневшим уступам, по которым Иллариону приходилось хаживать с полной солдатской выкладкой, когда он был моложе.

«Старый дурак, – сказал себе Забродов, – когда ты угомонишься?»

Труднее всего оказалось перебраться с лоджии на карниз и оторвать правую руку от спасительного выступа стены. Дальше дело пошло веселее, поскольку отступать было некуда и оставалось только осторожно двигаться на носочках приставными шагами влево, прижимаясь щекой и всем телом к шероховатой поверхности стены, цепляясь раскинутыми в стороны руками за швы между кирпичами и стараясь не смотреть вниз. Добравшись до первой из трех расположенных у него на пути оконных ниш, Илларион немного постоял, отдыхая и раздумывая, не отказаться ли ему от своей затеи. Форточка была открыта, словно приглашая его забраться в квартиру, но он преодолел искушение и двинулся дальше. Расслабляться было некогда.