Ярость и страсть - Наталья Корнилова Страница 42

— Привет, дедуля, — хрипло поздоровалась я и прокашлялась.

— Здорово, коль не шутишь, — проскрипел он, не шевелясь. — Чё надо?

— Воды попить, если можно. — Я устало опустилась на табуретку у стола и оттянула пальцами прилипшее к голой груди платье. — Фух, запарилась вся.

— Вода в сенцах, в ведре, — спокойно сказал он. — Надо бы до колодца сходить, свежей принести, а то эта согрелась за день. Да мочи вот нету никакой.

— Ничего, мне и такая сойдёт.

Я поднялась, вернулась в сени, отыскала в тёмном углу ведро, набрала целый ковшик и сделала несколько глотков тёплой, не пахнущей хлоркой, мягкой воды. Потом ополоснула лицо и сразу почувствовала облегчение и бодрость. И пошла к деду.

— А кто вон в том доме живёт? — Я показала в окно, где виднелся трехэтажный кирпичный особняк, до отказа набитый бандитами.

— А как же ты не знаешь, если сама оттелева надысь сбежала? — усмехнулся дедок.

— А ты откель знаешь, деда? — перешла я на его диалект. — Шпионишь, стало быть?

— Гляделки тренирую от безделья, — охотно пояснил он. — А там Зойка живёт со своими оглоедами. Фермерша она, ядрёна корень, а они работники ейные — кобели то есть.

— Ну-ка, расскажи мне про них, дедуля, а то, смотрю, тебе и поделиться не с кем, — попросила я, удобнее устраиваясь на табуретке, чтобы видеть, что происходит во вражеском лагере.

— А че рассказывать? — хихикнул дед, оживляясь. — Стерва она — вот и весь сказ. Все земли нашенские в аренду взяла вместе с деревней, а мы, старики, теперь голодные сидим. Обещалась кормить, пенсию выдавать, то да се, а сама и на бутылку не даст, кобра! Поля вон вишь, незасеянные стоят, землица сохнет, а ей хоть бы хны. Понабрала вокруг себя мужиков, они только её и обхаживают, а не землю, значить. Кутят круглые сутки, водку жрут да баб привозят. Весело живём. — Он вздохнул. — А ты, стало быть, не захотела с ними резвиться, али как?

— Ой не захотела, деда. Они меня силком привезли, а я сбежала. Теперь вот думаю, как отомстить. Не подскажешь ничего?

— Где там! — махнул он морщинистой лапкой. — Они вон какие бугаи здоровенные, с ними никакого сладу нема, а как понажираются, так и вовсе хоть беги к пруду и топись. Мотай лучше отседова подобру-поздорову.

— А эта Зойка, сколько ей лет? Она местная?

— Не, не здешняя. Приехала год назад с этими бандитами и давай все скупать. Каких-то хохлов наняла, они им эту домину отгрохали. Молодая ещё совсем, как ты вот будет. Но задиристая — спасу нет! — Он покачал головой, шейные позвонки его подозрительно захрустели, но голова, к счастью, не упала. — Тяперича вся деревня, почитай, под ней ходит. Правления у нас нет, милиции тоже, вот она и хозяйничает на всех правах. — Что захочет — отберёт, а нет, так просто сломает. Все ей нипочём, лярве бесхвостой. Скоро вот приедет и начнётся шабаш…

— Так её сейчас нет?

— Нету. С утра ещё на своей белой «Мерседесе» в город укатила. Во, глянь, уже и баньку затопили, вишь, дым повалил? Значит, скоро будет. Они завсегда к её приезду баньку готовят. Она их гоняет, как Сидоровых коз, бандитов этих, а они её боятся почему-то пуще огня.

— Что ж в ней такого страшного?

— Да ничего вроде, однакось боятся. Глаза у неё недобрые. Бабка Горошиха сказывала, что у ней глаз дурной, ведьма, стало быть, во как!

— А зачем она землю взяла, если ничего не выращивает?

— А кто её, паскуду, знает? Как арендовать, так деньги были, а как семян купить, так, говорит, денег-то и нету. А откуда этим деньгам взяться, если они жрут целыми днями да девок тискают? Не-ет, не выйдет из неё толковой фермерши, помяни моё слово. Пока урок ентих не прогонит от себя — нечего и говорить. Я в ГУЛАГе двенадцать лет промаялся, на Колыме, так там вот точно такие урки у нас были — злые, здоровые и бессовестные. Нелюди они, точно тебе говорю. Я эту породу знаю…

— Скажи, деда, а что это вообще за деревня и как далеко от Москвы?

— Как же это ты не знаешь? — удивился он, а потом махнул рукой, мол, что с меня взять, приезжей. — Рябуховка это, сорок километров от столицы в сторону Тулы, да ещё пять по грейдеру.

— Спасибо за рассказ, дедушка. — Я поднялась. — Пойду я, попробую тот дом, что ли, поджечь, как считаешь?

— А что им дом — тьфу! Новый построют. Не лезь на рожон, девка, беги отседова, пока тебе самой хвост не поджарили. Тут тебе никто не поможет, они словно звери бешеные, парни эти. Околдовала она их, не иначе. В том месяце вон одну девку апосля бани опозорили, прямо голяком из деревни выгнали. Так, говорят, до дома и добиралась.

— А у тебя случайно ружьишка не найдётся? — вкрадчиво спросила я, осенённая гениальной мыслью.

— Может, и есть, а на что тебе? — лукаво прищурился старый.

— Да ворон пострелять хочу, — заулыбалась я. — Давно мечтала.

— Ишь какая — ворон пострелять, — проворчал он. — Смертоубийство небось затеяла. Грех это, девка, нехорошо живых людей в гроб загонять… Вон, за спиной у тебя, на стенке, висит под кожухом. Да заряженное, не балуй, а то сама ещё покалечишься…

— Спасибо, деда! — Я вскочила и пылко расцеловала его в сморщенные щеки.

Двустволка действительно оказалась заряженной. Это было очень древнее ружьё с засаленным от долгого употребления прикладом и расщеплённым цевьём, но вид у него был вполне внушительный и грозный. Осмотрев его, я спросила:

— А патроны ещё есть?

— А как же. Вон там, в коробке под лавкой у печи. Все на кабана. Возьми пачку, да только гильзы потом верни, я их снова набью. Вдруг после тебя ещё кто заявится… Мне для доброго дела ничего не жалко, лишь бы польза была. Ну, иди уже с Богом.

Я выглянула в окно. Машины стояли во дворе, у дома не наблюдалось никакого движения, все тихо и спокойно, и где-то там, в его недрах, маялся бедный Валерик, которого мне нужно было вырвать из грязных лап этих ублюдков и при этом желательно со всеми конечностями, включая самую интимную.

— Слышь, деда, тебя как зовут? — спросила я.

— Митрофан Дмитрии, а на что тебе?

— А я — Мария. Есть чем записать?

Он выдвинул шкафчик стола, вытащил огрызок химического карандаша и старую тетрадку в клеточку. Я написала номер телефона офиса.

— Вот что, Митрофан Дмитрич, если меня, не дай Бог, прикончат, то позвони как-нибудь по этому телефону, что, мол, так и так, легла на поле боя за счастье простых колхозников и всего остального человечества. Сделаешь?

На глаза старика навернулись слезы, он заморгал, вытер их маленьким кулачком, шмыгнул носом и пробормотал:

— Сделаю, почему нет. Могу и схоронить, если скажешь. У нас тут кладбище недалече и места много, не то что в Москве — там ни жить, ни умереть негде, сказывают…

В этот момент на улице послышался шум приближающейся машины, и мы с дедом одновременно выглянули в окно. К забору особняка подкатил ослепительно белый «Мерседес». Водитель — рослый загорелый парень в блестящих чёрных брюках и белой рубашке с бабочкой — вышел, открыл заднюю дверцу и подал руку пассажирке — очень привлекательной стройной девушке в обтягивающем хорошенькую фигурку золотистом платье, с длинными чёрными волосами, хвостом спадающими на спину из-под модной золотистой шляпки, кокетливо сидящей на голове красавицы. Она по-хозяйски взяла парня под ручку, они вошли во двор и скрылись из виду.