Француз - Юрий Костин Страница 42

— Ну ладно, голубчик, — вздохнул Александр. — Не поговорить ли нам на другие, более милые слуху и сердцу темы?

Ушаков вопросительно взглянул на Александра.

— О чем судачат офицеры в твоем полку после изрядного количества вина? Ну, не диспозицию же вы обсуждаете. Хотя, кто вас знает…

— Вы про мадамок, Ваше Величество? — спросил Ушаков, почтительно наполняя царскую рюмку.

Александр засмеялся.

— Ротмистр, эх, ротмистр, вы же русский офицер! Как можно столь уничижительно величать венец творения — женщин? «Мадамки», — передразнил царь Ушакова. — О музах поговорим, о нимфах, о властительницах сердец наших, о дочерях Евы-прародительницы. Да что с вами, ротмистр, у вас такое лицо, будто вы проглотили фунт сахара! Одной ногой в могиле за предательство родины, а улыбка у вас шириной с Азовское море… Признавайтесь, я затронул вашу любимую тему?

— Я просто восхищен вашим умением так замечательно и сладко излагать, Ваше Императорское Величество, — признался Ушаков. — Уверен, что ни одна дама, удостоенная вашего взгляда и коей посчастливится такие речи услышать, не устоит. Падет к ногам и погибнет от любви.

— Без сомнения падет! Как Берлин и Париж падут к ногам русской армии! Давайте, ротмистр, наливайте, выпьем за победу!

— За нашу победу, Ваше Величество!

Они выпили. Ротмистр молчал, потому что снова не мог взять в толк, как правильно вести себя в такой компании, когда речь зашла о столь интимной теме. Но, видя, что царь ждет от него откровенности, решился.

— А я вот, Ваше Величество, похоже, очень сильно полюбил одну девушку. Но вряд ли мы когда-нибудь с ней свидимся. Да и для нее любовь — это не совсем то, о чем мы, дворяне, читали в романах. Она, может, и не поймет даже меня, коли пожелаю с ней на амурные темы говорить. Встретил я ее… как раз в тот роковой день перед боем, после которого меня арестовали. В общем, наваждение это, колдовские чары, не иначе.

— Так это всегда колдовские чары, — император улыбнулся. — Помните, мой друг, женщина создана таким образом, чтобы пленить нас всецело, ум наш и сердце подчинять своей воле. А сколько в истории мира было случаев, когда именно эта безумная страсть брала города, губила целые народы, меняла ход истории. Самое удивительное, ротмистр, что мужчина в этой коварной игре всегда в проигрыше. Даже если он и добивается объекта своего вожделения и, допустим, они идут под венец, с годами превращается или в пленника сварливой спутницы, или в узника собственных иллюзий и представлений о ней.

— Право, государь, — осмелился вступить в глубокую философскую беседу Ушаков, — если думать в момент первого свидания про то, что Вы сейчас сказали…

— То ничего не получится, вы имеете в виду?

— Так точно, Ваше Величество!

Царь громко рассмеялся. Нет, определенно, перед ротмистром сейчас сидел не самодержец Всероссийский и вершитель судеб Европы, а старший офицер. Конечно, рассуждения царя были более логичны, да и слог его отличался изяществом и невиданной точностью определений. Но вольность, с какой он позволял Ушакову говорить с ним, поражала.

— Итак, ротмистр, не отвлекайся. Всех нас подстерегает Амур, и никогда не знаешь, откуда прилетит его стрела. Между нами, докладывают мне, что даже наш почтенный фельдмаршал от скуки балует.

— Да что вы?!

— Думаю, так и есть. Он ведь не монашеского сана, да и не мне судить старика. Так что там с твоей зазнобой? Где ты ее откопал?

— Так я ж говорю, в деревне, — Ушаков опустил голову.

Ротмистр представил себе Аленкины глаза, большие, глубокие, чуть влажные от слез, ее волосы, обрамляющие ангельский лик, стройную фигуру, угадывавшуюся под простым крестьянским платьем, а также решимость и характер, которые сразу его подкупили.

«Неужели мы больше никогда не встретимся? Найдет она свое простое крестьянское счастье с обычным мужиком, нарожает ему пятерых ребятишек и совсем забудет кавалерийского офицера, с которым любовалась звездами в далеком 1812 году… Как же несправедлив этот мир! А коли случится чудо и обернется все по моему желанию, что я скажу маменьке с папенькой, когда приведу Аленку к ним на благословение? Откуда такое счастье им привалило, без роду и без племени, крестьянская сирота? Отец точно подумает, что на войне сын его лишился ума. Мать поймет, конечно, а отец — никогда… Да и о чем я рассуждаю сейчас, накануне собственной казни?»

Не думая ни о чем другом, кроме желания поделиться с царем сокровенным, Ушаков поведал Александру свои чувства. Как на исповеди открыл все, словно не за столом сидел, а стоял на коленях перед батюшкой в церкви. Ему показалось, что настал тот самый сказочный миг, когда судьба человека меняется в одночасье и печальная дорога, ведущая в тупик, в темноту и забвение, вдруг делает крутой поворот к свету и счастью. Он уже не сомневался, что царь проникся к нему и, возможно, впереди его уже не ожидает страшная и позорная смерть на виселице.

Слушая рассказ, Александр то и дело кивал, вздыхал, прикладывался к вину, задумчиво молчал, лукаво улыбаясь Ушакову.

— Вот что, ротмистр, давай сделаем так, — начал было царь, но в комнату решительно постучали. — Что такое?! — воскликнул царь возмущенно.

Стоявший на пороге посыльный вытянулся во фронт и, щелкнув каблуками, протянул императору пакет.

— Читайте сами, — в нетерпении приказал Александр.

Фельдъегерь открыл пакет дрожащими руками.

— Информация из штаба русских войск, сообщение командира передового отряда дивизии атамана Платова, переданное в ставку фельдмаршала Кутузова: французы в беспорядке отступают по Смоленской дороге. По донесению лазутчиков, в войска отдан приказ выдвигаться к границе через Красное…

— Стойте! Я все понял! — воскликнул царь и повернулся к Ушакову. — Все, голубчик, Наполеон бежит. Свершилось! — император выскочил из комнаты. — Быстро собрать государственный совет, всех, кто есть, генералов, советников, всех, всех, — послышалось уже издали его приказание.

Государь еще что-то говорил, но смысл его слов Ушаков не сумел разобрать. Некоторое время он сидел в совершенном одиночестве за столом напротив оставшихся от пира закусок и недопитых бутылок с вином. Спустя примерно четверть часа в помещение зашел караульный гвардеец.

— Пожалуйте за мной, ваше благородие, — сказал он.

— Куда? — спросил Ушаков.

— Как это «куда»? — удивился гвардеец. — В крепость. Обратно. Было приказано привести вас и после увести обратно. Других не было приказов, так что извольте.

«Как так? — пронеслось в голове у ротмистра. — Это что ж такое получается?»

Ему хотелось что-то сказать, переспросить, не было ли каких-нибудь новых распоряжений от императора после обеда, но ведь не этому же солдату задавать подобные вопросы.

В крепости прогремел орудийный залп, извещающий о наступлении шести часов пополудни.