Крысолов - Михаил Ахманов Страница 41

Джек-Джон-Джим стоял метрах в десяти от меня, рядом с углом бревенчатого сруба. С нашей последней – и единственной – встречи он разительно переменился. Выговор его был чист, без всяких следов акцента, одежда была вполне мирской – вельветовые штаны и толстой вязки свитер с закатанными по локоть рукавами, с рожи исчезла умильная мина пастыря-рыбаря, который обещает неразумным рыбкам, что в тенетах господних им будет куда вольготнее, чем на дьявольской сковороде. Фигура его, по-прежнему тощая и узкоплечая, уже не казалась мне субтильной; шея, руки и запястья были тонкими, но жилистыми, крепкими, и держался мой мормоныш так, будто дома, в заветном сундучке, хранились у него три каратистских пояса, и все как один – черные. Имелись и другие перемены – скажем, пистолет с глушителем, глядевший мне прямо в лоб. И не какой-нибудь там «макар» пятидесятого года выпуска, а что-то современное, скорострельное, заграничное и абсолютно смертоубийственное.

– Поговорим? – предложил мормоныш.

– О чем? – спросил я, придвинувшись на шаг.

– О том, что лежит в вашем кармане, и о других аналогичных предметах. Ценою в десять тысяч долларов.

– С перечислением в банк «Хоттингер и Ги»?

– Или в любой другой, если вам будет угодно. Так что же вы можете мне предложить?

– Сперва хотелось бы кое-что выяснить. Эти – с вами? – Я кивнул на распростертые тела.

– Предположим, да. Это что-нибудь меняет?

– Собственно, ничего. Но я так любопытен… Вечные вопросы – зачем, почему, отчего… Так вот: зачем? Зачем, если мы договорились и банк «Хоттингер и Ги» меня вполне устраивает?

Я сделал еще один шаг. Бешенство уже не туманило мне голову; ярость стала кристально чистой, острой и холодной, как арктические льды. Я представил, как сломаю ему хребет, и чуть не застонал от наслаждения.

– Мы договариваемся не только с вами, – пояснил мормоныш без всяких признаков смущения. – Этот, – он ткнул стволом в Танцора, – негодяй, однако полезный союзник. Мы его нашли и заключили договор: что-то ему, что-то нам. Обычный бизнес, не так ли?

– Значит, что-то ему, что-то вам… А что мне?

Еще один шаг, но на этом мое везение кончилось: мормоныш понял, что ему заговаривают зубы, и отступил к углу веранды.

«Прр-рофессионал! – как выражается Петруша. – Крр-ровь и крр-рест! Прр-ропади он прр-ропадом! Как же мне достать этого сукина сына?»

– Ближе не подходите, Дмитрий Григорьевич, – предупредил Джек-Джон-Джим. – В данный момент я предпочитаю общаться с вами на расстоянии. Я совсем не хочу прострелить вам ногу.

Внезапно я понял, что он боится. Боится до судорог! Не знаю, что там ему удалось разглядеть и что услышать – может быть, все, так как заборчик у меня символический, а кусты за ним негустые. Но финальную часть переговоров с Танцором он, кажется, видел. И догадался, что три черных пояса его не спасут. Только пистолет! Плюс дистанция метров десять.

Наблюдая за своим состоянием, я отметил, что начальный яростный взрыв уступает место холодной сосредоточенности. Нечто, ускорившее мою реакцию, утроившее силы, продолжало кипеть и бурлить, оставаясь, однако, под контролем разума, и разум подсказывал мне: не успею! Не достану, не дотянусь! Вот если б нашелся камень, килограммовый булыжник, и прямо в руке… Камнем я бы его пришиб! Определенно пришиб! Не знаю, что давало мне в том уверенность; видимо, алый амулет пробуждал не одну лишь звериную ярость, а что-то еще, что-то такое, что свойственно бойцам. Тореадорам, идеальным солдатам, суперкиллерам.

Стиснув зубы от безысходности, я сделал крохотный шажок вперед.

– Вы меня не поняли? – раздался тихий голос мормоныша. – Было сказано: не приближаться! – Ствол пистолета плавно пошел вниз, уставившись в мое колено.

– Так хочется пожать вам руку и все простить, – со злобой процедил я. – Может, помиримся и поцелуемся? Как братья во Христе?

– В другой раз. – На губах Джека-Джона-Джима зазмеилась улыбка. – А теперь достаньте из кармана тот предмет и бросьте его мне. Спокойно, не торопясь, не…

За его спиной в сгущавшихся сумерках мелькнула чья-то тень, раздался глухой удар, мормоныш вскрикнул, покачнулся и осел на землю. Вслед за его воплем – а может, и раньше – я услышал боевой клич, с каким ирокезы снимают скальпы с бледнолицых; потом на фоне кустов смородины обрисовалась фигурка Дарьи.

Это была она, моя птичка… но в каком виде! Волосы растрепаны, щеки в саже, брови грозно сведены, губы стиснуты, глаза горят боевым задором, а в руках – поднятая к небу кочерга! Словом, валькирия, Рыжая Соня! Кочергой она и приложила мормоныша, действуя в точности так, как советовал своим ученикам Мартьянов: выскочить внезапно из-за угла и бить на поражение.

Мы стояли над телом поверженного врага и молча глядели друг на друга. Глаза у Дарьи были совершенно круглыми.

Я первым нарушил молчание:

– Знаешь, милая, есть у меня один знакомый, любитель поэзии… кстати, Пашин шеф… Так вот, ему бы на ум пришли сейчас такие строки… – Подражая Мартьянову, я устремил взор в небеса, где уже загорались первые звезды, и с выражением произнес: – Он мертвым пал. Моей рукой водила дикая отвага. Ты не заштопаешь иглой прореху, сделанную шпагой.

Моя принцесса ойкнула и опустила кочергу.

– Димочка, родной мой… неужели я его?.. Что же будет?.. Я ведь видела, как он тебе пистолетом грозит… Гангстер какой-то… И я его… я… Может, доктора вызвать?

Пришлось наклониться и пощупать пульс на шее Джека-Джона-Джима. Пульс еще бился.

– Живой! – успокоил я Дарью. – Крысы, они живучие, им доктора не нужны. Сейчас я его куда-нибудь утащу, а ты успокойся и в дом иди. Может, он на машине приехал… Пусть в ней и убирается. Хоть к доктору, хоть к дьяволу.

Дарья заметно приободрилась:

– А кто он такой, Димочка? Ты его знаешь?

Я пожал плечами, поднял пистолет с глушителем, взвесил его на ладони и сунул за пояс.