Личное задание - Сергей Донской Страница 41

Остановившись в задумчивости перед опустевшим диваном, она взяла оставленную Громовым книгу. Интересно, что может читать такой человек? Хм, рассказы и повести какого-то Леонида Андреева, неизвестного ей даже понаслышке. Она пробежала глазами по строчкам, пожала плечами. Хотела было положить книгу на место, но вдруг вспомнила полузабытый способ гадания, никогда не подводивший ее в детстве. Берешь книгу, задаешь волнующий тебя вопрос, наугад открываешь страницу и читаешь первую попавшуюся на глаза фразу. Это и есть ответ, который нужно лишь правильно истолковать. А самый первый вопрос следовало сформулировать таким образом, чтобы книга не вздумала морочить голову всякими враками. Поэтому Ксюха спросила шепотом:

– Обещаешь говорить правду?

Триста двадцать пятая страница с готовностью откликнулась:

«Смотрите: вот в этой тоненькой книжонке, которую я держу двумя пальцами, заключен целый океан человеческой крови».

Не понравилось Ксюхе такое начало. Уже собиралась она отказаться от глупой затеи, но мозг, а может, сердце продиктовало новый вопрос, заставив пальцы опять ворошить страницы:

– Этот человек... Громов. Он мне... он нам действительно может помочь?

«Он совершил дикий, непонятный поступок, погубивший его жизнь... Было ли это безумие, которое овладевает...»

Не дочитав фразу до конца, Ксюха сердито захлопнула книгу. Чушь какая-то! Кровь, безумие... Этот Андреев просто издевался над ней, запугивая маловразумительными угрозами.

– Ты прямо говори! – потребовала она. – Что будет дальше? Вот прямо сегодня! Сейчас!

Очередная печатная строка вытянулась перед ее взором в короткую прямую линию судьбы.

«Приготовленная пуля пробивает приготовленную грудь».

Противная книга полетела через всю комнату, возмущенно трепыхая страницами. Зябко обхватив плечи руками, Ксюха осталась стоять посреди комнаты, с непонятной тоской глядя в окно. Оранжевый диск солнца ускользал с небосклона, но так медленно и плавно, что его невозможно было заподозрить в капитуляции. Неожиданно Ксюхе почудилось, что солнце зависло совсем рядом – стоит лишь протянуть руку, чтобы коснуться его кончиками пальцев. Таким близким и доступным бывало оно только в детстве, когда Ксюха бежала за ним через луг, надеясь увидеть огненный шар прямо над головой.

Она завороженно приблизилась к окну и медленно поднесла к солнцу руку, но, разумеется, ощутила ладонью лишь теплую гладь стекла. От этого слабого прикосновения стекло вдруг жалобно звякнуло, но не разлетелось на осколки, а только покрылось паутиной стремительно разбежавшихся в стороны трещин. Вместо паука в центре зияло аккуратное круглое отверстие.

Все это Ксюха успела увидеть и изумленно отметить еще до того, как безжалостный удар в грудь отбросил ее от окна, увлек на слабеющих ногах к противоположной стене и швырнул на пол. Некоторое время она сидела, опираясь на руки и недоуменно разглядывая вишнево-красное пятно, расплывающееся на синей материи. Как же ее угораздило раздавить стекло и пораниться осколками? Что за страшная сила отшвырнула ее сюда, продолжая неумолимо давить в грудь, чтобы опрокинуть на пол, смять, утопить в наплывающей багровой мгле?

– Громов! – позвала Ксюха одними губами. – Иди сюда. Ты обещал помочь.

Как же мог услышать он, если она сама себя не слышала? Руки предательски подвернулись в кистях, заставив Ксюху упасть на локти. Она вздохнула, прежде чем опрокинуться на спину, обреченно и покорно. Хотелось спать, закрыть глаза и спать, спать, спать... Лишь одно мешало ей погрузиться в беспамятство: собственные ноги, некрасиво разбросанные на согретом солнцем полу и обнажившиеся гораздо больше, чем это допустил бы Саня. Он как раз что-то кричал снизу – что-то сердитое и осуждающее.

– Сей...час, – беззвучно пообещала Ксюха. Слабо, едва заметно дрогнули ее коленки, лишь этим движением последних сил. Оказалось, что умирать – не только больно и страшно. Это еще и стыдно, бесконечно стыдно перед теми, кому оставляешь на попечение свое бесполезное, уже никому не нужное тело.

И тогда Ксюха еще раз собралась с силами и побежала прочь, по изумрудному лугу своего детства. Она догнала солнце, и оно оказалось прямо над головой – сначала огромное, как небо, потом крошечное, как светлая искорка во всепоглощающем мраке.

* * *

Наверху негромко звякнуло. Затем прозвучало несколько торопливых шажков, завершившихся мягким стуком. Громов озадаченно поднял взгляд к потолку и осведомился:

– Надеюсь, она не посуду там бьет?

– Ксюха! – крикнул Саня, не прекращая жевать. – Кончай буянить! Спускайся вниз, скоро поедем!

Никакого ответа.

– Строгий ты, – сказал Громов с непонятной интонацией. – Все покрикиваешь.

– А как же иначе? – Саня передернул плечами. – Чем меньше женщину мы любим, тем... бу-бу-бу, угум, угум. – Хруст картофельных ломтиков сделал продолжение цитаты совершенно неразборчивым.

– Ах да, забыл. – Громов усмехнулся. – Ты же поэт. Почитаешь что-нибудь свое на прощание?

– Нет. – Саня с усилием проглотил один ком и тут же принялся энергично жевать новый. – Вам поэзия ни к чему. Это вам Ксюха проболталась, что я сочиняю?

Громова отказ немного задел, сделал язвительным.

– Сам догадался, – сказал он. – У тебя выражение лица поэтическое. Сонное, унылое. Вылитый лирик.

Саня покосился на него, посмотрел вверх и опять подал голос:

– Ксюха! Поторапливайся! Оглохла, что ли?

Полная тишина. Выждав несколько секунд, Саня сердито грюкнул отодвинутым табуретом, со звоном швырнул вилку в пустую тарелку и отправился на второй этаж. Громов, неодобрительно покачав головой, отправил в рот порцию горелой картошки и неохотно захрустел ею, дивясь полному отсутствию аппетита. Над его головой раздались Санины шаги, раздраженно отбиваемые босыми пятками, а потом опять стало тихо. Слишком тихо. Громов отхлебнул из чашки полуостывший чай и тоже решительно встал из-за стола. Похоже, эту ребятню было пора брать за шкирку и везти в город силком. Никак не желали они завершать свои затянувшиеся каникулы.

А Громов спешил. Приняв решение возвращаться, он не хотел оставлять себе время на размышления. Тем более теперь, когда рядом появилась девушка, которую ему упорно хотелось называть Ксюшей. Так черт знает до чего можно докатиться.

Поднимаясь по лестнице, Громов прихватил старые спортивные штаны, перепачканные краской, дырявые кеды и неопределенного цвета свитер. Оставалось запихнуть во все это непризнанного гения, подогнать шлепком почитательницу его таланта и уматывать из поселка. «Пока не поздно», – закончил про себя Громов.

Но молодые отнюдь не торопились. Саня стоял на коленях спиной к Громову и обнимал жену, а она, поваленная им на пол, как попало разметала свои длиннющие ноги и окончательно позабыла все приличия.

– Обалдели!? – рявкнул Громов. – Марш вниз! Мы уезжаем!