Я убил Мэрилин Монро - Дмитрий Романовский Страница 40

– Пусти! Холодно! Ты же нордический, а я африканка. – Я поставил ее на ноги, показал на группу негритянских подростков:

– Смотри, они куда африканистее тебя, а купаются. – Линн решилась. Я повел ее за руку в воду. Конечно же, она визжала, делала гримасы ужаса, что меня смешило, и наконец, бросилась в прибойную волну. Я бросился за ней. После двух взмахов она повернула к берегу. Мы выбежали из воды. Хотелось лечь на теплый песок и отогреться, но у нас не было полотенца, чтобы потом стряхнуть с тела песок. Чтобы согреться, мы стояли тесно обнявшись. Загорающая публика с интересом поглядывала на нас: голубоглазый блондин и негритянская девушка. Мимо проходили двое черных подростков лет по шестнадцати, – самый противный возраст. Они смотрели на нас. Они могли выкрикнуть оскорбление. Они просто могли спросить Линн, почему она предпочитает белого, спросить в оскорбительной манере и назвать сукой. Они смотрели на нас. Я смотрел на них – спокойно, равнодушно, лениво вызывающе. Очевидно, они оценили мой взгляд, мой рост, мои плечи, прошли мимо без комментариев. На солнце мы быстро высохли и сразу же направились в кафе. В тамбуре кафе был телефон-автомат, и Линн позвонила домой своей матери, которая, вероятно, держала ее под контролем. К ланчу я заказал коньяку, а Линн рюмку амаретто. Вероятно, это был единственный знакомый ей алкогольный напиток. Все же перед едой я уговорил ее глотнуть коньяку. Она закашлялась, сказала:

– Не понимаю женщин, которые пьют крепкое. Например, Мэрилин Монро. Если бы она не пила, она была бы живой и, наверное, до сих пор бы снималась в кино.

– Тебе она нравилась? – спросил я. Нарезая лангет, Линн сказала:

– Необыкновенная женщина. Когда я видела ее на экране, я забывала, что она белая, а я черная. Наверное, люди всех рас считали ее своей. – Линн слегка захмелела от коньяка и была откровенной. А ведь негры никогда не заговаривают с белыми о расовых проблемах. Линн спросила:

– Антони, ты был когда-нибудь женат?

– Нет. А ты не была замужем?

– Нет. – Она посмотрела на меня и сказала: – Но у меня есть дочь.

– Сколько ей лет? – поинтересовался я.

– Четыре года. – Я прикинул в уме, во сколько же лет Линн могла родить. Но она сама пояснила: – Когда в школе я сдавала последний экзамен, я была уже беременна. Я хотела сделать аборт, но мама запретила. Это грех. Мы же католики. – Я знал, что это было еще время так называемой сексуальной революции, когда считалось позором, если девочка школьница не спит с кем попало, и беременность в школьной среде считалась обычным недомоганием, вроде как легкая простуда. В конце ланча мы закурили, а Линн запивала кофе маленькими глотками амаретто. Вероятно, в низших классах это считалось хорошим тоном. Выйдя из кафе, мы направились прямо в мотель, как нечто само собой разумеющееся. Под душем я уже как следует разглядел тело Линн. Она была не совсем черной, но и не мулаткой. У мулатов кожа отдает золотистым оттенком, как загар у белых людей. У Линн кожа имела холодно-сероватый оттенок. На фоне постельного белья она казалась совсем черной. Маленькие груди были слегка отвислыми, а большие соски были бархатистыми и цвета черного кофе. В прошлом у меня только один раз была черная девушка, но я тогда был неопытен, и меня раздражали черные груди и ягодицы. Теперь же я оценил контрасты черного женского тела. Красный рот и белые зубы. У меня тоже хорошие белые зубы, но они так не светятся на фоне белого лица, даже если оно загорелое. У Линн длинные стройные ноги. Правда, белые пятки на черных ногах выглядели неприятно, хотя их не видно, когда играешь гладкими бедрами. А колени совсем черные и кажутся грязными, но на них можно не смотреть. Зато, когда отводишь в сторону черное колено, открывается контрастная промежность. Серый цвет половых губ резко переходит к нежно розовому цвету, и когда раздвигаешь их пальцами, открывается влажная розовая мякоть, как сердцевина экзотического цветка на фоне черных бедер и лобковых волос. И этот контраст черного с нежно розовым действует возбуждающе даже после оргазма. Слегка уставшие от секса, мы лежали на животах, рассматривая журнал мод. В моду теперь вошли длинные платья, даже уличные и домашние. Линн спросила:

– Тебе нравится, когда женщина в длинном платье?

– Я уже так привык к мини, что не вижу разницы, в длинном она платье или коротком.

– Антони, у тебя много было женщин?

– Всяко. А у тебя сколько было мужчин?

– Ты третий. – Она повернулась на бок лицом ко мне, я продолжал лежать на животе. Я уже несколько загорел, и на теле выделялась белая полоса от плавок. Линн провела рукой по моей спине, остановила ладонь на незагорелой ягодице, тихо сказала: – У меня еще никогда не было белого бойфренда.

– Ну и как? – спросил я. Слегка улыбнувшись, она сказала:

– Жопа белая как потолок. И поджатая. У черных жопа рельефная.

– Тебе это нравится?

– Мне говорили, что черные мужчины лучше, чем белые. Теперь я вижу, что это неправда. Антони, у тебя были черные женщины?

– Только одна. И давно. Ты вторая.

– А какие женщины лучше, черные или белые?

– Раньше я думал, что белые лучше. Теперь я вижу, что это не так. А ты как думаешь?

– Я думаю о Шерли. Это моя дочь. Я очень люблю ее. Ей только четыре года, но я все думаю, какой она вырастет. Мне вдруг захотелось, когда она будет взрослой, чтобы у нее был белый муж.

– Это зависит от нее.

– Нет. Антони, ты же знаешь, какие отношения между белыми и черными.

– Со времени правления Джона Кеннеди с расовыми проблемами было покончено.

– Так пишут в газетах и показывают по телевизору. Это неправда. Помнишь, как на пляже мы обнялись и так стояли? Мимо проходили два черных парня. Помнишь, как они на нас посмотрели? Они нас ненавидели. Тебя за то, что ты белый, а меня за то, что я с тобой.

– А ты помнишь, как мы с тобой познакомились в магазине?

– Это уже другое. Это секс. Ты мне тогда сразу понравился. И я поняла, что тоже тебе сразу понравилась. – Я поднялся на колени, приподнял Линн за плечи, она обняла меня за талию, уткнулась черным лицом в мою грудь. Играя ее гибким черным телом, я высоко поднял ее бедро, отвел его в сторону, и в черной промежности раскрылся, как бутон в ускоренной киносъемке, маленький нежно розовый экзотический цветок с розовой влажной сердцевиной. После продолжительного секса со сменой различных положений, даже с позицией стоя, когда я держал ее за бедра вниз головой, она, даже не передохнув, стала спешить домой. Я довез ее в машине до дома. Коротко поцеловав меня в щеку, она скрылась в парадной, где на четвертом этаже ее ждала черная католическая мать с четырехлетней черной католической девочкой. Когда я подъезжал к своему дому, мне вдруг нестерпимо захотелось увидеть другую девочку, тоненькую светловолосую голубоглазую протестантку со знакомым по моим детским фотографиям овалом лица. Я вспомнил, как она забавно наморщила нос, когда с выражением восторженного страха садилась в вагонетку американских гор. Это у нее была такая привычка, за что Глория делала ей строгие замечания, повторяя, что морщить нос это дурной тон. Однако, редко кто может наморщить нос. На одной из моих детских фотографий у меня тоже была наморщена переносица. У меня тоже была эта привычка, за которую мне никто не делал замечаний. Теперь у меня нос никогда не морщится. Вероятно, во время пластической операции были повреждены какие-то лицевые мышцы. Войдя в квартиру, я тотчас позвонил в Бостон. Мне хотелось услышать голос Натали, но трубку сняла Глория. Поздоровались.