Взорвать Манхэттен - Андрей Молчанов Страница 40

Когда я вошел в номер, она сидела в кресле за стеклянным столиком и перелистывала какой-то журнал. Отбросив его в сторону, победно и выжидающе уставилась на меня, − еще в дверях сокрушенно всплеснувшего руками, − мол, виноват долговременностью разлуки, но непременно исправлюсь…

Припал к ее губам, ощутив верткий, лукавый язычок и отмечая, насколько очаровательна ее крашеная в цвет осеннего льна прическа, изысканы духи с горьковато-волнующим запахом, безукоризненна кожа и опытны налитые дежурной страстью губы, вспомнившиеся иными, − припухло и беззащитно девичьими, испуганно дрожащими в неловком поцелуе…

А как изыскано она была одета! Я мало что понимаю в женских тряпках, но строгое благородство того стиля, что так ей шел, привлекал и, одновременно, заставлял выдерживать дистанцию, подчеркивая ее достоинство и неприступность. Конечно же, иллюзорные.

Все женщины доступны. И хотят точь в точь того, что хотим и мы, мужчины. Порой им просто необходимы некоторые церемонии. Когда же их подопрет, они проявляют такую грубую инициативу, что неизвестно, кто кого пользует. Многократно проверено.

А вообще-то все эти наряды, дизайнерское белье, прически и парфюмерия, − элементы формальной ширмы, отдернув которую, получаешь довольно-таки скотский в своем естестве результат. Но и сознавая свою будущую разочарованность в нем, я все равно признаюсь себе, что охота за женщиной и близость с ней, – часть моего жизненного смысла. Однако если чувствую, что объект вожделения труднодоступен, сулит большие расходы и хлопоты, не корю себя, если и выбираю чего попроще.

Мне довелось переспать с парой кинозвезд и с одной красоткой-телеведущей. Ничего особенного. При воспоминании о теледиве даже разбирает досада. У нее была прыщавая попа и широкие, как у мужчины, стопы. Ей явно недоставало солнышка и гемоглобина.

Алиса между тем неторопливо, со вкусом раздевалась. И, право, ей было чем блеснуть передо мной. Совершенство ее белья, подогнанного к идеальным формам слегка загорелого тела, завораживали. Мне показалось, что не хватит и вечности, чтобы насладиться этой женщиной. Чушь. Через десять-пятнадцать минут, увы, произойдет привычная переоценка ценностей.

Впрочем, мне удалось пройти критическую черту через полчаса. Удовольствие закончилось, начиналась работа.

Я поплескался под душем, и вернулся обратно в постель.

Страсть ушла, теперь предстояло ее имитировать.

Как подозреваю, понимая это, многоопытная любовница извлекла из ведомого ей арсенала столько интересных штучек, что вскоре привела меня в первоначальное состояние. Я лишний раз убедился, что решающим фактором в этом деле является все-таки головной мозг, а не спинной. Наверное, поэтому мы, люди, ассоциируем секс с любовью. Никакая это не любовь, звери занимаются тем же самым, но любовью сей процесс у них наверняка не считается.

Когда я навестил душ вторично, она, сидя на кровати, уже вдевала сережки в уши, сосредоточенно морщась.

− Ты, что, собралась уходить? – притворно изумился я, хотя понимал, что пороха в моих пороховницах не осталось ни крупицы.

− Мне пора, − подыграла она.

− А… ужин?

− В следующий раз, милый.

Мы выпили по бутылочке какого-то сока из кухонного бара, посудачив о разных разностях.

− Что-то надо делать, − сказала она. – Я занимаюсь ребенком и домом. При всем том, что существует нянька и прислуга. Я просто тупею от скуки.

− Открой какой-нибудь бизнес, − вяло присоветовал я.

− Боже, ну какой бизнес! Что я умею?

− Какой-нибудь салон…

− Какой салон? Ради чего? Чтобы как-то убить время?

− А Пратт? Ты с ним говорила? Может, он даст тебе какое-то направление в компании?

− Он в принципе не допускает меня к делам. Его устраивает все так, как есть.

− Но ты же получила все то, к чему стремилась! – хохочу я. – Вспомни девочку-продавщицу, приехавшую на поиски счастья с Аляски…

− Ты думаешь, на этом следует остановиться? – Голос ее вкрадчив, но одновременно настойчив.

Во мне словно срабатывает какое-то реле. Это похоже на разработку. Неужели Пратт решил использовать ее против меня? Уличил в измене и перевербовал? Не удивлюсь, с него станется. И с нее тоже. Ее безнравственность, по-моему, не имеет предела.

− Заведи второго ребенка, − невпопад отзываюсь я.

− Ты имеешь в виду себя?

− Я имею в виду ребенка. Но если ты имеешь в виду, что ребенок будет от меня, я аплодирую такой идее.

− Это может произойти в том случае, если… − Взгляд ее уклончиво отведен в сторону.

− Понимаю. Но твой муженек бодр, здоров, и тут нужны кое-какие сторонние усилия…

− Ты мне поможешь? – с безмятежной улыбкой спрашивает она.

− Ты всерьез?

− Это решит все наши проблемы. В их династии, и ты это знаешь, все, как на подбор, долгожители…

Это правда. Я помню деда Пратта, когда еще во времена своей молодости навестил с забытой уже целью его компанию. В ту пору ему перевалило за сотню лет. В зал заседаний, наполненному моложавыми дородными управленцами, ввезли коляску. В ней, прикрытая пледом, находилась иссушенная временем мумия, одетая в темный костюм со светлым жилетом и с красным, в белый горошек, галстуком-бабочкой. Лысый череп, втянутые воронками щеки, отвисшая челюсть, незряче остановившиеся глаза, кожа, где выпуклая гречка пигментных пятен перемежалась с обширными розоватыми проплешинами… Я даже вздрогнул от вида этого надуманно властительного, отжившего свой срок уродства цепляющейся за жизнь плоти.

Исполнительный директор, учтиво склонившись к его восковому уху, сообщил, что последний контракт корпорации оплачен только что прибывшим чеком.

− Где? − едва угадался хрип вопроса, и озарились внезапным хищным интересом глаза мумии.

Дрожащие узловатые пальцы, неспособные согнуться, приняли чек.

И тут он словно помолодел. Его мутные зрачки сосредоточенно потемнели, и в них пробудился расчетливый разум. Обозначились скулы и углы подбородка. Он скинул с себя будто бы полвека. И все, оторопев, ощутили его прежним, пышущим силой, логикой и устремленностью старателем. На нас повеяло неизвестной, первобытной Америкой. Он наслаждался пришедшей к нему удачей и прибылью от прошлых своих трудов. Ныне − совершенно никчемной, однако его посетил воскрешенный в умирающем, спящем сознании смысл всей ускользнувшей жизни.

Он незабвенно любил деньги. В его доме находился единственный телефонный аппарат, стоящий в его кабинете. На стенах же особняка были развешены платные таксофоны, которыми пользовалась прислуга и посетители. Он преклонялся перед каждым центом, помня те времена, когда ему, работящему малому из низов, на этот кружок меди можно было купить пирожок, насытившись им на целый день.