Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Андрей Воронин Страница 4

Возражения у Женьки, конечно, имелись, причем буквально по всем пунктам. Во-первых, врать он умел, и притом не хуже других; во-вторых, водить за нос маму ему не позволяла совесть; в-третьих, насчет своего трепетного отношения к продуктам питания Шмяк таки загнул – достаточно было вспомнить случай с запущенной в тетю Таню тарелкой. Лжецом он, конечно, был записным, вдохновенным, но отличить его вранье от правды не составляло никакого труда, так что свои таланты по этой части он явно преувеличил. Это в-четвертых. А в-пятых, на приказы чокнутого алкаша, допившегося до такого состояния, что сам, добровольно сдался медикам, Женьке Соколкину было глубоко начхать.

Впрочем, промолчать было умнее, и Женька промолчал. Молчание – золото; к тому же в Шмяке смутно угадывалось что-то такое, что, буквально с первой минуты разговора пробуждая охоту язвить, спорить и уличать во лжи, уже на второй начисто ее отбивало. Да и сам предмет возможного спора, заключавшийся в приготовленном тетей Таней обеде – пусть сто раз диетическом, но, как и все, чего касались ее руки, умопомрачительно вкусном, – склонял к конформизму одним фактом своего присутствия. Шмяк прав: еду, особенно ту, что приготовлена тетей Таней, выбрасывать негоже. Он ее есть не хочет, а Женька, наоборот, хочет, и даже очень, потому что пообедать действительно не успел. Организм у него, как верно подметил Шмяк, молодой, растущий и постоянно нуждается в калориях и витаминах. Да как нуждается-то!

Все это Женька додумывал, уже сидя за столом и бойко орудуя ложкой. Он очень старался не спешить, но суп-пюре овощной исчез с тарелки едва ли не быстрее, чем он успел его распробовать. Шмяк наблюдал за ним молча, без улыбки, с таким видом, словно ставил серьезный научный эксперимент или совершал какое-то другое важное дело. Он потянулся за вторым пирожком, но, снова поглядев на Женьку, передумал.

Между пальцами его левой руки невесть откуда вдруг появилась сигарета; щелкнула дорогая зажигалка, и по комнате потянуло горьковатым табачным дымком.

Женька знал, что будет дальше, и, расправляясь с салатом и рыбой, исподтишка косился на Шмяка: ему до смерти хотелось узнать, как тот проделывает свой фокус. Он отвлекся всего на какую-то долю секунды, вынимая изо рта чуть было не проглоченную рыбью кость, но этого хватило: когда он снова посмотрел на Шмяка, тот уже спокойно свинчивал пробку с плоской, слегка изогнутой пол-литровой фляжки.

4

Марта, как обычно, примчалась по первому зову – то есть спустя всего два с половиной часа после того, как Андрей позвонил ей с любезно предоставленного соседом по койке мобильного телефона. Под извинения Липского протягивая ему старенький «сименс» с подслеповатым монохромным дисплеем, Мишаня сказал: «Да ладно, чего там, свои же люди! Какие могут быть счеты промеж двух инвалидов? Тем более ты с ним не убежишь». – «Не убегу», – согласился Андрей. «Ну, а то! Поди, если б мог, и то не побежал бы», – ухмыльнулся щербатым ртом Мишаня.

Узнав, где он и что с ним, Марта обозвала Андрея кретином и бросила трубку. А через два с половиной часа – если быть точным, через два часа и тридцать четыре минуты, не считая секунд, – дверь палаты распахнулась, как от сильного порыва ветра, и на пороге возникла она – высокая, стройная, в наброшенной поверх делового костюма белой больничной накидке, с независимо вздернутым подбородком и с пакетом апельсинов на изготовку.

Как всегда, она была умопомрачительно красива, предельно серьезна и вся, от острых каблучков модных сапожек до кончиков ниспадающих на плечи платиновых волос, сосредоточена на деле, которым занималась в данный момент. Она была похожа на ветер – опять же как всегда, когда впервые появлялась в поле зрения. Это первое впечатление, создаваемое ее летящей походкой и реющими вокруг прекрасного лица дивными волосами, уже на первой минуте разговора сменялось другим, не столь романтическим, зато куда более точным: переходя к делу, Марта становилась похожей на летящую в цель пулю. Делом она занималась всегда, когда не спала (даже в постели с мужчиной она не предавалась страсти, а вкалывала на результат, стремясь за минимальный промежуток времени получить максимум удовольствия), и, поскольку Андрей знал ее сто лет, ассоциация с ворвавшимся в затхлый склеп вольным ветром давно перестала его обманывать.

И все равно: входя в палату, она была похожа на ветер.

– Ох ты, – со смесью испуга и восхищения произнес кто-то, на полуслове оборвав похабный анекдот. По палате пронесся негромкий коллективный вздох, фоном которому служили множественные вороватые шумы: скрежет торопливо задвигаемой под кровать «утки», шорох сминаемой газеты с горкой шелухи от подсолнухов, скрип кроватных пружин и шелест простыней, поспешно накидываемых на торчащие в проход ноги в несвежих дырявых носках.

Мгновенно отыскав взглядом Липского, ни на кого больше не глядя, Марта процокала каблучками к его кровати и остановилась, критически обозревая открывшееся ей печальное зрелище.

– Красавец, – без тени сочувствия констатировала она, – Ален Делон. Да, с апельсинами я явно погорячилась. Угощайтесь, – добавила она и, не глядя, сунула пакет Мишане.

– Благодарствуйте, – потерянно промямлил тот, принимая подношение, и за спиной Марты показал Андрею большой палец, выразительно округлив при этом глаза.

Перебросившись с Андреем буквально парой слов ни о чем, Марта отправилась на поиски врача. Тут она, пожалуй, была права на все сто: жизни известного блогера Липского в данный момент ничто не угрожало, а лежать, посасывая через трубочку бульон, он с равным успехом мог и дома, в привычной, родной и куда более комфортабельной, чем здесь, обстановке. А если поименованному блогеру все-таки потребуется помощь медиков, то в столице Российской Федерации городе-герое Москве он получит ее без проблем, и помощь эта обещает быть куда более квалифицированной и оперативной, чем та, которую может предоставить районная больница города Клина.

Откуда-то с дальнего конца коридора послышались звуки набирающей силу перебранки. Кричали как минимум в три голоса – два женских и один мужской. Голоса Марты Андрей не слышал, да и не ожидал услышать: решая деловые вопросы, она никогда не говорила на повышенных тонах, но тех, кто рассчитывал ее переспорить, полагаясь на мощь своей луженой глотки, неизменно ждало горькое разочарование. По профессии Марта была адвокатом. Дела, которые она проиграла, можно было пересчитать по пальцам, и было это на заре ее карьеры, которая теперь приближалась к своему пику. Сочетание высочайшего профессионализма, глубокого знания юриспруденции, целеустремленности, неотразимого обаяния и полнейшей беспринципности делало ее практически непобедимой. Она была непобедима в суде, и слабый очаг сопротивления в лице дежурного доктора и парочки медсестер провинциальной больницы мог помешать ей не более, чем несколько мельтешащих перед лицом мошек. Если бы местный Айболит догадался посоветоваться с Андреем, тот сразу сказал бы, что напрягаться не стоит: исход сражения предрешен, лучше сразу выкинуть белый флаг.

Он имел богатый опыт по части капитуляций – по крайней мере, в том, что касалось Марты. Когда-то – как теперь казалось, давным-давно, в прошлой жизни, – они были мужем и женой. Она была хорошим человеком и по-своему очень его любила. Он тоже ее любил, но любовь – материя хрупкая, малоизученная, а Марта не умела вовремя остановиться и дома оставалась такой же, как на работе – напористой, неуязвимой, всегда нацеленной на результат, как выпущенная из винтовочного ствола пуля. Она всегда лучше знала, что и как надо, и переубедить ее не было никакой возможности: нельзя переспорить человека, который зарабатывает на хлеб с маслом тем, что по три раза на дню неопровержимо доказывает, что черное – это белое и наоборот. При этом она действительно любила мужа – любила, как любят вещь или домашнего питомца, какого-нибудь попугайчика или хомячка.