Спецназ, который не вернется - Николай Иванов Страница 4

— Меня представите вы?

— Да, пойдемте.

Группа встретила их внешне равнодушно, хотя взоры подчиненных сошлись на Зарембе еще до того, как его представили. Командир — он и щит твой, и меч. Награда и взыскание. Будущее. Кучер твоих нервов. С кем поведешься, от того и наберешься. Пословица старинная, наверняка по другому поводу придуманная, но для армии более всего подходящая. Единственная оговорка — командира не выбирают, его всучивают как конфетку в неизвестной обертке: что-то есть, а вкус и сорт пока неизвестны…

— Ну вот вы и все вместе, — произнес Вениамин Витальевич, давая понять и командиру, что замен в группе не предполагается. — Задание в общих чертах вам известно: в отряде Одинокого Волка имеются документы, которые могут пролить свет на многие моменты войны в Чечне. В Кремле очень заинтересованы их получить. Надеемся на вас.

У Зарембы выстраивалась масса вопросов, на которые, — он не был наивен, — ответов получить невозможно. Кому именно в Кремле потребовались документы? Эти документы являются компроматом на Чечню или на Москву? Чем обернется их добыча — миром или новыми боями? Кому подыгрывает его группа — интересам страны или мафиозной кучке дельцов, от которых Кремль совершенно не застрахован?

Задал два вопроса рангом поменьше и значимостью пожиже:

— Почему не посылают кадровых офицеров и как нас выведут на отряд Волка?

— С ним иногда переговаривается по спутниковой связи один из влиятельных российских бизнесменов. Так что в нужный момент точка переговоров будет зафиксирована с точностью до метра. А насчет армейского спецназа… Наверное, не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: официальная информация мгновенно становится известна чеченцам. А мы не должны дать им ни одного шанса перепрятать документы. Это пока все, что я могу вам сообщить.

Помолчал, посмотрел на часы, словно именно они отмеряли время на подготовку:

— У нас одна неделя. Все, что необходимо — питание, снаряжение, оружие, — будет выделено по первому требованию. Желаю успехов.

Поднял, прощаясь, руку, засучил ножками к оставленной на обочине дороги машине. Спецназовцы молча проводили его взглядами. Когда БМВ скрылась за створками полигонных ворот, повернулись к командиру: давай, пробуй командовать. А мы посмотрим.

— Что смотреть, — прекрасно понял их Заремба. Хуже всего, когда командир приходит в группу последним и невольно чувствует себя новичком. — Времени мало, а то, что увидел со стороны, ниже всякой критики. Извините, но буду говорить жестко. Если хотим вернуться живыми.

— И что же у нас… ниже критики? — поинтересовался ухажер Марины.

— Сегодняшняя подготовка позволит бороться с неплохо обученной группой противника, но оставляет мало шансов выйти победителями. Меня же волнует конечный результат. — Чувствуя, что подчиненным неприятно с первой минуты слушать его замечания, тем не менее сказал и о медлительности, и о разобщенности.

— А сами вы откуда, позвольте поинтересоваться? — продолжал допытываться Волонихин.

— Спецназ ГРУ, Главного разведуправления Генерального штаба.

— А-а, — протянул Иван, и непонятно осталось, удовлетворен он ответом или взыграла-таки ревность, что над ним, «кагэбешником», начальником встал конкурент по разведке.

— Продолжим тренировку. А с завтрашнего дня переходим на казарменное положение. Состав группы буду утверждать накануне вылета в Чечню.

Здесь Заремба чувствовал себя уверенно. Пусть Вениамин Витальевич хоть весь Кремль привезет на смотрины, он согласится пойти на операцию только с теми, кого сам посчитает нужным взять.

В этом не сомневался и я, успевший узнать Зарембу во время своих предыдущих командировок в его бригаду спецназа. Собирал я материал для женского журнала, которому, если честно, побоку были армейские проблемы. Но читательницы затеяли на его страницах дешевенький, сентиментальный спор: может ли быть настоящая любовь у военных? Редактор почувствовала жилу и уйму новых подписчиц и бросилась на разработку шельфа с восторженными глазами гимназистки. Я баловался лирическими заметками в военных газетах, там меня и разыскали.

— Надо помочь женщинам. — Давая согласие на командировку от чужого журнала, главный редактор не забыл подмигнуть: — Только ты смотри, держи марку. А если надо, то и покажи, как любят военные. Опыт-то наверняка есть.

Был ли у меня опыт в делах сердечных? А у кого его нет! И погоны особой роли в любви не играют, здесь журнал изначально не прав. Лично у меня была такая ситуация: комната в коммуналке и соседи — подсматривающая за всеми баба Степанида, пьяница Петро и, конечно, Таня. Муж ее сидел где-то «на химии» за драку, я влюбился в нее по уши, но холостяцкую свободу потерять побоялся, и мы расстались.

А с просьбой женского журнала я поехал в спецназ ГРУ — к этим разведзверям, вдоволь помотавшимся по всем горячим точкам бывшего Союза. Дня два или три лазил вместе со взводами и ротами по чащам и оврагам, пил спирт и болотную воду, ел галеты и мокриц, спал на деревьях привязанным к стволам и не спал вообще. Про душевные россказни, нужные журналу, временно не заикался, и меня, как говорится, спецназовцы по полной программе водили мордой по стиральной доске, показывая боевое мастерство и умение. Думали, готовлю материал для «Красной звезды». А мне нужны были душа, лирика…

Попался сам комбриг Заремба, и то в последний день. Не усмотрел подвоха в «женском вопросе». После окончания учений и кружки спирта разбередил — не без моей помощи — свою душу. Начал с шуточек, ухмылочек, — как о чем-то давнем и несуразном, несущественном для армейской печати. И которое, если уж забывается им самим, наверняка забудется корреспондентом, утром уезжающим из рязанских лесов в благополучненькую столицу.

Только корреспондентом ничего не забывается. Тем более в руки шло как раз то, ради чего затевался весь сыр-бор. И лишь комбриг ушел спать, я вместо своей «спокойной ночи» принялся записывать в блокнот только что услышанное. Про трех лейтенантов, приехавших в первый «афганский» отпуск на берег Черного моря. Про дежурную — тетю Нину, с которой случилось искупаться в ночном море на женском пляже. Ее слова — «Найди меня», собственно, и оберегали подсознательно Зарембу всю афганскую войну.

Материал про женский пляж журнал не напечатал. Начались выборы, женщины полезли в политику, в редакционной почте нашлось письмо какой-то истеричной демократки с призывом оставить кастрюли как пережиток коммунистического бреда и идти на баррикады светлого демократического завтра. Новый шельф, на разработку которого поехал уже не я. Я продолжал мотаться по гарнизонам, полигонам, аэродромам и прочим военным точкам. С грустью отмечал: чем больше бушевали митинговые страсти в Москве, тем угрюмее становились лица солдат и офицеров, дырявее их одежда, скуднее пища, холоднее казармы. Несмотря на все уверения властей, светлое демократическое завтра переросло в послезавтра, в ближайшее будущее, в перспективу, в прогноз, в мечту. Разрушалось все, строилось лишь благополучие немногих «новых русских». Пир во время чумы…