Чувак и надувная свобода - Игорь Градов Страница 37

На следующий день нас — меня, Дика и Френка — вызвал к себе капитан Нортон. Он выглядел очень довольным.

— Ребята, вы отлично потрудились и заслужили награду, — сообщил он. — Вот, что обещали…

С этими словами он протянул нам три конверта, в которых, как и следовало ожидать, находилось по сотне долларов. Свой гонорар капитан, очевидно, уже получил, как и сержант Коули. Что ж, я был не в претензии — сколько говорили, столько и заплатили, без обмана. По крайней мере, хватит теперь на ремонт трейлера.

Между тем капитан продолжал:

— Кроме того, за сверхурочную работу вам полагается отгул — можете сегодня быть свободны. Мы с Биллом подежурим в участке.

Отгул — это хорошо, можно хотя бы на день забыть о работе и заняться своими делами. Того же мнения были Дик и Френк. Даркин сразу же заявил, что отправится в соседний Коунсвилль — там жила его девушка, а Фишер пошел домой — подозреваю, что спать.

Я почесал в затылке и решил, что в такой удачный день — получил халявные деньги да еще отпустили с работы — глупо сидеть дома и пялиться в телек. А потому я пошел в бар к Люси и предложил куда-нибудь смотаться — отдохнуть, развеяться. Она, разумеется, сразу же согласилась — закрыла свое заведение (посетителей в такую жару все равно не было) и сказала, что можно отправиться на озеро Пако, что в пяти милях от города. Это лучшее место для отдыха: находится в горах, прохладная вода и удобный берег для пикника и купания. Ну, что же — Пако так Пако.

Мы еще заехали домой переодеться и взять еды. Я сменил полицейскую форму на более привычные и любимые джинсы с рубашкой, однако пистолет и значок все же захватил, а Люси приготовила бутерброды. Потом, взяв Чампа (куда ж без него!) и полдюжины пива, мы завели старенький «форд» моей подруги и покатили за город. Микки решили оставить дома — удерет куда-нибудь в горы, ищи потом!

Озеро Пако действительно оказалось прелестным местом — небольшое, но довольное чистое, а главное — уединенное. На его берегах не было ни мотелей, ни кафе, ни каких-либо забегаловок — просто дикий пляж и деревья, дающие некое подобие тени.

Под деревьями мы и расположились — Люси расстелила скатерть и разложила бутерброды, я достал пиво, и пикник начался. Через полчаса, наевшись и напившись, я повалился на траву и стал меланхолично смотреть на проплывающие в небе белые облачка. Люси сняла с себя платье и легла загорать, а Чамп носился, как бешеный, по окрестностям — он тоже рад был вырваться из города на природу. Я решил рассказать Люси про свой разговор с Марком. Она внимательно меня выслушала и сказала:

— Знаешь, Чувак, я думаю, ты правильно поступил, что отпустил его. Если верить тому, что он тебе рассказал, его действительно убрали бы еще до суда. Есть такое правило: чем у человека больше денег, тем он крепче за них держится, а потому за жизнь Марка, мешающему кое-кому, никто не дал бы и ломаного цента. Вот такие дела… Считай, что там, на небе, Бог поставил напротив твоего имени плюсик — отметил доброе дело.

Я пожал плечами — никогда не думал о своем поступке в таком аспекте. Не то чтобы я был атеистом, но к религии относился довольно равнодушно — Бог меня не трогал, я его тоже. В детстве, конечно, мать таскала меня по воскресеньям в церковь, надеясь превратить в образцового христианина. Получалось это у нее, как и все мое воспитание, очень плохо — я всей душой ненавидел скучное сидение на жестких церковных лавках и выслушивание нудных проповедей отца Уотсона. Старый пастор учил нас христианской вере, терпению, послушанию и, конечно же, смирению. Однако усилия его, по крайней мере, в отношении меня, пропадали втуне.

Конечно, он хотел, чтобы мы росли примерными мальчиками — не хулиганили, не дрались, не сквернословили и уж тем более не курили и не пили пиво на пустыре за школой. Но мир так полон соблазнов! Поэтому, выскочив из церкви на волю, я тут же срывал с себя воскресный костюм, забывал все наставления отца Уотсона и несся в компанию таких же, как я, отвязных сорванцов. И мы такое вытворяли… Аж вспомнить страшно!

Моя мать не знала, куда деть глаза от стыда, когда ее сына в очередной раз доставляли домой местные полицейские. Или когда разгневанные соседи приходили с крикливыми претензиями и жалобами. Она бледнела, краснела, оправдывалась и обещала, что обязательно присмотрит за мной и не позволит гулять допоздна в обществе явных хулиганов. Но как она могла это сделать, когда целый день вкалывала на фабрике и я был фактически предоставлен самому себе? Вечерами мама честно пыталась наставить меня на путь истинный — иногда даже с помощью отцовского ремня, но это не помогало. Я рос отчаянным бандитом, шпаной и терпеть не мог, когда кто-то пытался ограничить мою свободу.

Нет, не подумайте, что я хотел как-то выделиться среди сверстников — я был не хуже, чем любой из них. Но и не лучше — так, средние показатели добра и зла.

Это не было также бунтарством, о чем любят рассуждать наши доморощенные социологи: я не бросал вызов обществу и не хотел революции — Боже упаси! И уж тем более не мечтал сделать мир лучше, а людей — счастливее: меня и так все устраивало. Просто я хотел, чтобы меня оставили в покое и не лезли со своими глупыми правилами. Моя жизнь — это мое личное дело, и я вправе распоряжаться ею по своему усмотрению.

Я рос, как репейник под окном, и просто удивительно, что не вляпался ни в какую скверную историю и не угодил в тюрьму. Отец Уотсон часто говорил моей матери: «Мэри, ваш сын непременно окажется за решеткой — помяните мое слово! С такими-то задатками малолетнего бандита!» Но он ошибся: я весьма сносно окончил школу и даже получил грамоту — стал победителем окружных соревнований по стрельбе среди старшеклассников. Потом довольно легко устроился на работу, начал пять раз в неделю ходить в офис и просиживать в нем с девяти утра до шести вечера. И даже каким-то странным образом женился…

Мать мною гордилась — я неожиданно для всех превратился из отпетого хулигана во вполне порядочного и законопослушного члена общества: ежедневно белая рубашка, кейс с документами, свой стол в офисе…

Чем это закончилось — вы хорошо знаете. Как говорится, черного кобеля не отмоешь добела. Характер рано или поздно себя проявит, норов даст о себе знать, и даже если человек всей душой стремится загнать вглубь неуправляемые инстинкты, они все равно рано или поздно вырвутся наружу. И тогда мама не горюй… Это как ядерный взрыв, как дикий выброс энергии, когда у человека напрочь сносит крышу, и он становится немного крейзи. Или много, в зависимости от ситуации. Что со мной в конце концов и произошло.

Ну, ладно, не будем о грустном. Прошлого не вернешь, а будущее, как говорится, еще не определено, поэтому надо жить настоящим. Что я и делаю с переменным успехом.

…Я перевернулся на живот и посмотрел на Люси — она блаженствовала, загорая на солнышке.

— Много жариться вредно, — сказал я ей. — Пошли окунемся.