Русские банды Нью-Йорка - Евгений Костюченко Страница 36

Он обходил квартал за кварталом, но даже те, кто понимали по-русски, не нуждались в его услугах. И весь первый месяц в Нью-Йорке семья жила на деньги, которые Илья приносил с улицы. Да, он просто уходил каждое утро на улицу. Просто стоял на тротуаре. Иногда отлучался, чтобы подраться с толпой. И приносил домой, когда два, а когда и пять долларов. А ссадины, порезы и ушибы заживали на нем, как на собаке.

Еще через месяц ему уже не надо было самому торчать на тротуаре. Он сидел на табурете под навесом возле аптеки, а на каждом углу дежурили несколько пацанят. Как только они замечали угрозу со стороны «арабской» улицы, раздавался пронзительный свист, и к аптеке сбегалась ватага проверенных бойцов. Иногда они кидались защищать свои повозки. Иногда нападали на чужие, если те катились слишком медленно, или везли ценный груз, или просто бойцы застоялись без дела.

Однажды он сидел под навесом и смотрел в просвет между домами, где посверкивало море. Лиловые силуэты пароходов на Гудзоне и мелькающие паруса напоминали ему об Одессе. Илья сидел и мечтал о том, как накопит денег и купит себе ялик, и будет выходить в море на веслах или под парусом, будет рыбачить.

«А можно купить сразу два ялика, — подумал он. — И нанять пацанов, чтобы забрасывали сети, а рыбу можно сбывать знакомым торгашам на рынке… А еще лучше проследить за другими рыбаками и заглянуть в их сети немного раньше хозяев. Это воровство. В Одессе за такое били. Но здесь не Одесса. Здесь можно все, потому что ты здесь никто».

Он щелкнул пальцами, и к нему подбежал малыш, которого Илья называл Сверчком. Его отец, одноногий грек Спиро, работал сторожем на лодочной стоянке, и время от времени Илья брал у него шлюпку, чтобы подойти к пароходам и перехватить заказ на разгрузку.

— Сбегай на пирс к отцу. Узнай, сколько стоит лодка. Самая маленькая лодка.

— Да, босс! — Сверчок умчался, сверкнув босыми пятками.

— Зачем тебе лодка? — спросил кто-то.

Илья оглянулся. Он настолько привык к своей новой компании, что не сразу понял вопрос. С пацанами он говорил на смеси английского, русского и турецкого — как с моряками в одесском порту. Но сейчас к нему обратились на американском диалекте, какой можно было услышать только в самых приличных рядах рынка «Вашингтон». Человек, задавший столь странный вопрос, был чисто одет, выглядел недурно и держался безукоризненно. Было ему за тридцать, и он улыбался, шевеля лихо закрученными усиками.

— Рыбалка, — коротко ответил Илья.

Незнакомец тростью подвинул свободный стул и сел под навес напротив Ильи, обмахиваясь шляпой.

— Тебе не нужна лодка, — он продолжал улыбаться. — Тебе нужен гроб. Знаешь, что такое гроб? Это такая лодка для мертвеца. Он плывет с ней под землю. Ты понял хотя бы одно слово из того, что я сказал?

— Да, — сказал Илья. — Ты священник?

— Нет, но я могу позвать для тебя. Если ты захочешь исповедаться перед смертью. Поторопись, потому что у тебя мало времени.

Он не был похож ни на пьяного, ни на сумасшедшего, и говорил вполне серьезно, хотя и с улыбкой. Илья даже испугался немного. Страх пробежался ледяными иголками по спине и остался трястись где-то под желудком. Илья сплюнул, растер плевок и оглядел улицу. Все четверо дежурных мальчишек смотрели на него с плохо скрытым ужасом.

— Делайте свою работу! — крикнул он им, и пацаны снова спрятались.

— Правильно, — кивнул незнакомец. — У каждого своя работа. А тот, кто берется за чужую, должен быть наказан. Верно?

— Не люблю длинных разговоров, — сказал Илья, разглядывая заколку на галстуке незнакомца, блестевшую мелкими стекляшками. — Скажи, что тебе надо.

— Мне? — удивился тот. — Мне ничего не надо. У меня все есть. Я просто хотел посмотреть на тебя, пока ты живой. Смерть сильно меняет людей.

— Посмотрел? Достаточно?

Илья услышал, что к нему кто-то подошел сзади, со стороны аптеки, услышал, как человек за его спиной сопит и шуршит одеждой, как шаркнули подошвы его башмаков, когда он переступил влево.

Незнакомец вытянул из жилета алый шелковый платок.

— Кровь иногда непоправимо портит одежду, — озабоченно сказал он. — Особенно чужая. Никак не отстирывается. Как тебя зовут? Мои арабы дали тебе кличку — Черный Испанец. Ты испанец? Впрочем, это уже неважно. Испанец, португалец, голландец — никто не имеет права обижать моих людей, хоть белого, хоть черного, хоть даже самого последнего араба.

Он говорил медленно и отчетливо, явно стараясь, чтобы Илья понял каждое слово. Зря старался. Илье было все равно, что он там несет про каких-то арабов и испанцев. Его гораздо больше занимал человек за спиной.

На эмигрантском пароходе у Ильи было много свободного времени, и он проводил его за изготовлением ножа. Собственно, нож-то у него был, старый, с обломанной рукояткой — Илья нашел его возле камбуза, под бочкой с помоями. Он отполировал и заточил лезвие, сделал новую рукоять, плетенную, из кожаных шнурков. Но больше всего намучился с ножнами.

Когда же, наконец, они получились такими, как он хотел — оказалось, что лезвие касается заклепок. А это недопустимо. Во-первых, сбивается заточка. А во-вторых — звук чирканья лезвия по заклепкам, обычно тихий и незаметный, сделался слишком громким.

У человека за спиной тоже были ножны с заклепками. И Илья отчетливо услышал, как по ним лезвие чиркнуло.

Он положил руку на низ живота, делая вид, что хочет почесать яйца. Рука скользнула вниз и ухватилась за ножку табурета. Что-то прошелестело за спиной — но Ильи там уже не было. Он вывернулся ужом, и врезал человеку с ножом табуреткой, снизу вверх, по челюсти. С наслаждением услышал хруст. Табуретка проломила кость, взметнулась выше, — и со всего маху обрушилась на голову сидящего незнакомца.

Сбоку метнулась тень. Так вас трое? Получай!

Держа табурет двумя руками, Илья развернулся и по дуге снес третьего, тоже с ножом.

Все это заняло несколько мгновений. Илья подобрал с брусчатки два ножа. Незнакомец валялся лицом вниз, и в каштановых волосах на затылке блестела кровь. Двое его спутников со стонами отползали к стене. Один харкал кровью, второй мычал, зажимая рот ладонями.

Илья вспомнил, что одному из них он только что сломал челюсть. Вряд ли парень сможет говорить. А вот другой выглядит целее остальных.

Он наклонился над тем, кто сплевывал кровь и держался за ребра:

— Никогда не ходи сюда. Понял?

— Угу.

— И арабам своим скажи. Пусть платят пять долларов в день, и их никто не тронет. Это наши улицы. Мы тут живем. И будем жить так, как хотим. Передай это твоему другу, когда он откроет глаза.

Он поднял алый платок и оттер руки от мелких капель крови. Зашел в аптеку и сказал:

— Дядя Эйб, у вас тут трое больных. Не знаю, чем им помочь.

— Кому ты говоришь? Я все видел, — проворчал Эйб Шнеерсон. — Иди домой, а я позову полицию.