Бриллиант для Слепого - Андрей Воронин Страница 36

— Тихон, ты мне напоминаешь ребенка, не сведущего и глупого. Прости Соломона за такие слова.

— Давай-ка лучше выпьем, Соломон Ильич, и забудем об этом.

— Я уже забыл, — выдавил из себя ювелир. Тихон наполнил рюмки.

— Это слишком опасная цацка.

— Давай выпьем за то, чтобы рюмка была для каждого из нас не последней.

Они чокнулись, хрусталь зазвенел. Выпили. Соломон сидел, подперев седую голову кулаком и взирал на Тихона с нескрываемым восхищением. Но в этом восхищении был странный холодок — так смотрит врач на пациента, ознакомившись с неутешительными результатами анализов, а затем просмотрев рентгеновские снимки и, убедившись в точности поставленного диагноза: пациент — не жилец, месяц, от силы два — и его душа отделится от тела, а сердце перестанет стучать.

Тихон понял этот взгляд, встал из-за стола, подошел к Соломону, положил руку на плечо и, сжав пальцы, сказал:

— Не волнуйся, Соломон, пережили голод, переживем и изобилие,

— Ой, нет, ты, Тихон, поставил меня в такую ситуацию, что я даже совета дать не могу.

— Ты мне уже дал совет, Соломон, я его услышал и теперь буду спокоен.

— Ты не будешь спокоен, пока он у тебя. Вот, смотри, дорогой, — Соломон поднялся, исчез в соседней комнате и вернулся оттуда с книгой в блестящей суперобложке. — Смотри сюда, — он медленно стал переворачивать страницы, на которых были изображены самые крупные, известные во всем мире бриллианты. — Вот он. Здесь все — количество граней, караты, год огранки, коллекции...

Прочитав небольшую статью, Соломон посмотрел на Тихона, стоявшего у него за спиной.

— Надеюсь, теперь тебе все ясно? На каждый камень есть паспорт. Этот очень известный, и от роду ему уже двести лет. Ты представляешь, двести лет, без малого! Тихон лишь пожал плечами.

— На посошок? — спросил ювелир, взглянув на недопитую водку в хрустальном графине.

— Давай.

Они выпили по рюмке. Соломон Ильич проводил Тихона до двери, долго жал руку. Так жмут руку, зная, что, возможно, видятся в последний раз.

— Знаешь, Тихон, что я тебе хочу сказать?

— Нет, уже не знаю, — ответил Павлов.

— Я хочу пожелать тебе удачи. Пусть твоя звезда ведет тебя и спасает, потому что ты влез туда, куда влезать не надо было.

— Ты так говоришь, Соломон, словно меня в трансформаторную будку засунули.

— Хуже, Тихон, намного хуже! Дверь захлопнулась.

Тихон сбежал вниз, сел в машину, стоящую во дворе. На заднем сиденье дремал Никита.

— Просыпайся.

— Ну? — спросил тот, обращаясь к Тихону.

— Потом расскажу. Трогай, родимый.

Автомобиль помчался по вечернему городу, залитому светом рекламы и фонарей. Фагот молчал. В тонированных стеклах машины плыли цепочки огней, вспыхивали рубиновые габариты витрин магазинов. За стеклом шла жизнь.

Тихон подумал, что вот так, вдруг, он стал сторонним наблюдателем, а не участником загадочной жизни.

«Может, мне ничего ему не говорить, не втягивать в эту историю? Соломон знает, что говорит, попусту трепать языком не станет. Слишком долго он живет на свете и слишком много видел. Ничего, кто предупрежден, тот уже защищен».

— Сверни здесь, — бросил он водителю. Тот покорно, нарушив правила, свернул направо. — Выходим, — сказал Тихон, протягивая водителю деньги.

— Если понадоблюсь, всегда рад помочь. Тихон и Фагот вышли из машины и двинулись по многолюдной улице.

* * *

Потрясенный Соломон Ильич Хайтин, как ни старался, не мог себя заставить поверить в реальность увиденного. Все сходилось: количество граней, обработка, размер камня и его чистота. Он держал камень в руках, рассматривал с разных сторон под разными углами. Это был тот самый камень, знаменитый бриллиант, но поверить в это Хайтин не мог. Он бурчал, бормотал, двигался по квартире, как во сне, натыкаясь на предметы. Он даже не стал убирать со стола, настолько был взволнован и ошарашен происшедшим. Он думал, а думать Соломон Ильич умел. Как-никак за семьдесят два года, пятьдесят из которых он занимался ювелирным делом, попался лишь один раз — таким он был умным. Да и попался-то не по своей вине. Вспоминать годы, проведенные в лагере, Хайтин не любил. Это были самые противные, самые неприятные воспоминания, куда более ужасные, чем воспоминания о больницах.

Он взял каталог, спрятал в шкаф. Затем вытащил опять. Долго читал, рассматривал фотографии. Но что такое фотография по сравнению с великолепием живого камня? Никакое изображение, даже выполненное самым талантливым фотографом или художником, не может передать и тысячной доли настоящей красоты.

Соломон Ильич с ожесточением захлопнул каталог и решил, что больше, дабы не травить душу, он к проклятой книжке не прикоснется, пусть себе пылится в шкафу. До второго пришествия Христа он в нее больше заглядывать не станет. Надо сказать, иудей Хайтин не верил и в первое пришествие.

«Ай, да Тихон! Ай, да сукин сын! Как же это ты, приятель, гениально лопухнулся? Да если бы ты даже ограбил Центробанк, и то было бы проще, чем с этим камнем».

Соломону Ильичу невероятно хотелось помочь своему приятелю найти выход из совершенно безвыходной ситуации. Он пыхтел, как паровоз под парами.

«Польские ломбарды... Туда можно отвезти и сдать любой бриллиант, получить квитанцию. Там сидят люди смышленые, они оценят камень, естественно, уменьшив его стоимость в несколько раз. Но даже в этом случае сумма будет огромная. А потом можно отдать квитанцию человеку, который имея ее на руках, может спокойненько приехать в какую-нибудь Лодзь, Краков, Варшаву и по квитанции, заплатив денежки, забрать камень, вот так, как Тихон, завернуть в носовой платок, сунуть в карман и уйти. Но кто ж из владельцев ломбарда решится принять драгоценность на хранение? Хотя ломбард — вещь надежная, такая же надежная, как ячейка в банке первой категории. Но до ломбарда надо еще добраться. Хотя это тоже не проблема: из России вывозят и не такие вещи. Что там какой-то камень величиной с куриное яйцо? Вывозят автомобили, меха, бриллианты килограммами, как ограненные на каком-нибудь Смоленском или Воронежском заводе, так и необработанные. Килограммами...» Соломон Ильич прерывисто вздохнул.

«У меня, конечно, есть два брата, они оба в Израиле, два моих младших брата — Семен и Фима. Они бы, конечно, все могли устроить. Как-никак людей знают, деньги могли бы найти. Но обращаться к ним опасно, пусть себе живут, зачем их втягивать в эту кутерьму?»

А то, что кутерьма начнется, в этом старый ювелир не сомневался, как не сомневался в своем имени и фамилии.

«О, это будет большой шмон, такой большой, что Москва вздрогнет. К этому шмону надо готовиться. Хотя что тебе готовиться, Соломон, у тебя ничего нет. В твоих столах и ящиках нет уже ни одной краденой вещи, ну разве что часики. Так поди, докажи, что эти часики краденые. Соломон тоже человек, он тоже ходит по улице, и вполне могло статься, что Соломон сел на скамеечку в сквере покормить голубей и увидел часики, которые лежали у его ног и тихонько тикали. Дурак, — выругал сам себя ювелир, — ты думаешь совсем не о том. Вот что надо было бы спросить у Тихона: знает ли еще хоть одна живая душа об этом камне, о том, что он у Тихона? Один Тихон провернул дело или ему помогли? Если помогли, то дело швах, а если в одиночку, то шансы уцелеть у Тихона есть. Хотя вряд ли можно обмануть МУР и ФСБ? Нет, их не проведешь, если они начинают копать всерьез. Уже не один человек о камне знает. О нем известно мне, Соломону Хайтину, а значит, уже два человека в курсе, — и Хайтин загнул два пальца на левой руке. — А то, что известно двоим, — уже не тайна, — и ювелиру на несколько мгновений стало не по себе. Его охватил страх. — Вот тебе и на! Соломон, ты же знаешь Тихона сто лет, ты всегда помогал ему, а он помогал тебе. Тихон будет молчать, и Соломон станет молчать, словно он ничего не видел». Но приди к нему в квартиру кто-нибудь другой с подобным ювелирным изделием... Ювелир подошел к окну.