Двенадцать раундов войны - Сергей Самаров Страница 35

— Что-то никто не взрывается… — с какой-то даже обидой на преследователей сказал пулеметчик Насухан Оздемиров.

Ему, похоже, очень хотелось узнать, что его старания не прошли даром и не зря он извалялся в грязи. Но «растяжки» не сработали.

— Давай вместе подумаем, хорошо это или плохо, — предложил амир Уматгиреев.

— Что ж хорошего в том, что не сработали…

— Это может быть или очень хорошо, или очень плохо.

— В смысле… — Не понял пулеметчик.

— В смысле, если никто не взорвался — значит, преследования нет. Разве это плохо?

— Это хорошо.

— С другой стороны… Если преследование все же есть, но преследователи наши «растяжки» заметили и просто перешагнули. О чем это говорит?

— О чем?

— Опытные «волкодавы» идут. Это разве хорошо?

— Это плохо. Но мой пулемет готов их встретить и побеседовать по душам.

— А у них на один твой пулемет два или три собственных найдутся. Тоже приятного мало.

— Мало приятного, — согласился пулеметчик.

— Выходит, что остались мы при своих интересах и ничего не выяснили.

— Возможность только одна, — угрюмо сказал Насухан. — Мне или кому-то здесь остаться и выяснить. Я готов. Если идут, я их встречу очередью. А пока они будут от пуль прятаться в грязи, я успею убежать и догоню вас.

— У меня у самого была такая мысль, но я не стал ее высказывать, чтобы никого не подставлять, — признался амир Уматгиреев. — Опасное это дело…

— Зато уж пулемет вы услышите. Автомат можно не услышать. А я быстро бегаю. Я догоню, амир…

Джабраил осмотрелся в темноте. Джамаат уже подходил вплотную к горному массиву. До поворота в первое ущелье оставалось полчаса ходьбы. До поворота в их ущелье, где Уматгиреев устроил базу, — минут сорок пять, от силы пятьдесят.

— Через сотню шагов будет высокая одиночная скала. Я сам на нее когда-то забирался. Заберешься и ты. Там с противоположной стороны и подъем удобный, и спуск неплохой. И камни — не скользко. Забирайся туда. Сверху все хорошо видно. Ставь пулемет. И звук, если поверху пойдет, в скалах не затеряется. Мы услышим. Бинокль тебе оставить?

— Зачем он мне, амир? Темно…

— Хорошо. Останешься?

— Останусь…

— Только действуй осторожнее, когда будешь догонять. Возможно, мы выставим еще несколько «растяжек». Это может оказаться необходимым, даже если преследователи подойдут завтра.

— Я буду внимательно смотреть под ноги. И не наступлю, если увижу, что место опасное.

* * *

Дождь почти стих. Но тучи не разошлись, только опустились чуть ниже. Или люди выше поднялись, и потому возникло такое ощущение близости к тучам. Кроме того, чувствовалось приближение снегопада — жесткого, секущего лицо, ледяного, каким он бывает, когда приходит с Каспия. И снегопад этот обещал вскоре подойти, совершенно не вовремя, потому что идти до бункера в ущелье осталось совсем немного. И не хотелось напоследок оставлять следы. И кто знает, на сколько отстают преследователи, успеет ли снегопад занести все оставленные следы до того, как преследователи до них доберутся.

Джабраил шел, как обычно, впереди своего джамаата, но темп сейчас задавал не слишком высокий, опасаясь отойти слишком далеко от одиночной скалы, на которую взобрался вместе со своим пулеметом Насухан Оздемиров, и не услышать пулеметные очереди.

Джабраил шел медленнее, чем обычно, часто оборачивался и прислушивался. Но никакой стрельбы за спиной не раздавалось. Он не обговорил с Насуханом время, которое тот проведет на скале, и не знал, когда того ждать. Наверное, получаса хватило бы. Но Насухан парень бесстрашный и упертый, он может ведь и час, и два пролежать в ожидании противника. И только потом, никого не дождавшись, уйти.

Внезапно пришло предчувствие неминуемой беды. Такой беды, которую невозможно исправить, потому что жизнь у человека одна. И когда она оборвется, исправить дело уже не получится. Все кончится. Все кончится до обидного просто и буднично, и большой труп крупного сильного человека будет лежать, остывая, на камнях. Джабраил читал что-то о загробной жизни и сам не мог сказать с уверенностью, верит он в нее или не верит. Он всегда с уважением относился к религии. Но только с уважением, не больше, хотя уважение его не всегда и не всеми верно трактовалось. Это было уважение вежливого культурного человека. Но тот же имам воспринимал это неправильно, считая, что амир готов отдать ему право решать за него все важные жизненные вопросы только потому, что имам обладает священническим саном. Думать о Гойтемире не хотелось, он просто вспомнился, мимоходом. Однако не все религиозные деятели ислама подобны ему. Это Джабраил понимал и уважения к религии не потерял. Но в любом случае живому человеку, если разобраться, пока он жив, безразлично, существует ли загробная жизнь и как она выглядит. Главное, жизнь на этом свете может оборваться в любой момент. Пуля не будет считаться с планами человека, выполнены они или их необходимо выполнить, успел человек сделать то, что планировал, или не успел. Пуля просто забирает жизнь, и все. А пока человек живет на этом свете, именно эта жизнь для него важнее всего.

Эти мысли касались его самого и его моджахедов. Но если быть честным, они точно так же касались и тех парней из полицейского спецназа, которых минувшим днем уничтожил джамаат амира Уматгиреева. Не все же менты однозначные и одноклеточные, есть же, наверное, и среди них люди, которые составляют «золотой фонд» народа. А пули уничтожали их без выбора. И Джабраил думал о том, что это тоже было неправильно. Но что правильно, а что нет в данной ситуации, он не знал. Он вообще запутался и не мог понять самого себя. Знал только, что несет ответственность за жизни этих вот парней, которые пошли за ним. Он их когда-то обучал в военно-религиозном центре «Кавказ». Он уже тогда был для них авторитетным человеком. Еще более авторитетным стал, когда собрал свой джамаат. Они верят ему, они пошли за ним, гонимым и разыскиваемым сначала милицией, потом и полицией, потом и вообще всеми силовыми структурами страны. По сути дела, они пошли его защищать. Значит, он обязан о них заботиться и обязан ценить их жизни даже не наравне со своей, а выше…

* * *

— Мовсар! — позвал Джабраил самого опытного своего моджахеда и уважаемого всеми вдумчивого человека гранатометчика Назарбекова.

— Я здесь, амир, слушаю! — Мовсар тотчас догнал Уматгиреева. Он был единственным во всем джамаате, кроме самого амира, кто не курил, и потому длительные быстрые переходы, несмотря на возраст, давались Мовсару легко. Впрочем, сам амир был старше гранатометчика на восемь лет.

— Ты знаешь ту одиночную скалу, где я оставил Насухана?

— Знаю, амир. Я вместе с вами однажды на нее поднимался. Помните, я еще большой камень сверху сбросил, а он не раскололся? На мягкую землю попал.

— Помню. Сможешь в темноте найти?