По агентурным данным - Фридрих Незнанский Страница 34

Неприметный мужчина встал, убрал в портфель свой замечательный блокнот, попрощался общим кивком и вышел.

— Ну, Сташевич, как ты? — обеспокоенно заговорил Заречный. — Как нога?

— Да все путем, до свадьбы заживет, как говорится, — пожал плечами Олег.

— До свадьбы — это долго. Нам бы пораньше надо. Сколько тебя доктора мариновать еще собираются?

— Кто ж их знает? Я бы хоть сегодня. Но без костылей еще не очень, это правда.

— Ну ладно…Думаю, неделя у нас в запасе есть. Так что через семь дней как хочешь, а будь готов, как юный пионер.

— Есть товарищ полковник! Эх, жизнь! Кто-то голодный на больничной шконке лежит, а кто-то в кабаке гуляет, — как бы обиженно пропел он.

— Ты того, попридержи язык, старлей! Еще не известно, что в том кабаке происходит… Хижняк там не с девушкой-незабудкой сидит, а с матерым уголовником, с убийцей.

— Это верно, беру свои слова назад. Да ведь и я не с барышнями ночую, — улыбнулся Сташевич.

Пустой графин исчез в руках официанта, на столе появился новый. Керосиновая лампа догорала. Половой заправил ее и снова поставил между мной и Паленым. С самого начала я отправился в нужник, где проглотил таблетку антидота, так что хмель на меня не действовала. Но играть пьяного нужно было натурально. Так, чтобы поверил сам товарищ Станиславский. И я старался. Уже была рассказана душещипательная история про моего папашу — зажиточного хуторянина, про мать-кормилицу, про братьев-умельцев и сестер-красавиц. Про то, как всю семью выслали проклятые коммуняки в далекую Сибирь. И только мне одному удалось выжить после лютых лишений. Верный мой кореш Паленый слушал внимательно, кивал головой, порой смахивал пьяную слезу, но пока никак не кололся на предмет банды. Правда, и не пресекал провокационных моих разговоров. Приглядывался, так сказать. И я начал новый заход.

— Ну. Гришаня, давай выпьем за то, чтобы они сдохли!

— Д-давай, — пьяно икал Паленый.

— Ну вот. мы выпили. Только они не сдохнут!

— Эт-то почему?

— Сами не сдохнут! Помочь им надо, понимаешь? — Я помахал пальцем перед носом Гришани. Тот вдумчиво повторял головой движения моей руки.

— А как помочь то? Не п-понял.

— А чего непонятного? Сбиваться надо. В стаи. Ворон, как говорится, к ворону. Свой своему глаз не выклюет, а вражину заклюет.

— Ты это к чему?

— К тому… — Этот вязкий разговор давно меня утомил, и я решил идти напролом. — Вот скажи, та тушенка, она со склада была, так ведь?

— Какая тушенка? — разом протрезвел Паленый. Вот ведь гад! Тоже антидот принял, что ли?

— Какая-какая… Американская! Которую ты на рынке барыге толкал!

— Ты че, мужик? Не было никакой тушенки. Это я к куму заходил, к Казимиру.

— К куму? Ты будешь впаривать мне про Казимира? Да я сам тебе про него «тысяча и одну ночь» расскажу. Я с Казимиром столько дел перелопатил.

— Не пойму я тебя? Ты о чем? У меня на рынке кум торгует.

— Ладно, песни не пой, Гришаня! Знаешь ты про банду Казимира, не можешь не знать. Про нас все Закарпатье знало! Только не хочешь об этом со мной говорить. Вот и про тушенку. Весь город знает, что два дня тому банда взяла склад с этой самой тушенкой, а ты туфту впариваешь! То есть, не веришь ты мне? Обидно! А ведь если бы не я, сидел бы ты сейчас на допросе с разбитой рожей, так?

— Ну, допустим, — Паленый сверлил меня бесцветными глазами на страшной, красной, безволосой роже. — Ты чего хочешь-то?

— Так сведи меня с теми ребятами, что склад взяли! Я ж себе товарищей ищу! Корешей! Одному-то никак нельзя. Всем мешаться только. А парень я заводной, ты ж меня в деле видел!

— Ну… Что ж, есть у меня один человек. Как и ты, Советы не жалует. Свести, говоришь? Это покумекать надо, перетереть с нужными людьми. Ладно, я тебя найду, парень. Все, на этом пока разговор окончен! А будешь приставать, плесну горящим керосином в рожу. Будешь, как я, паленым ходить. Меня, пацаненком, научили так с лишними вопросами не лезть. На всю жизнь запомнил, — усмехнулся он.

— Лады, понял.

Действительно, что ж тут не понять. Керосиновая лампа стояла как раз между нами.

ЯНВАРЬ 1946, Колыма

В углу барака, на нижних нарах, были расстелены рваные ватные одеяла. К угловому столбу была прикручена горящая «колымка» — самодельная лампочка на бензиновом пару.

Сложив по-турецки ноги, блатные резались в карты. Новенькая колода была вырезана из книжки Майн Рида, оставленной вчера кем-то в конторе. Она лежала на подушке между игроками. И один из них похлопывал по ней тонкими белыми пальцами. Это был Славик, известный и даже знаменитый карточный шулер. Играли двое. Его противником был сам Клыч, известный бандит, лютый убийца. Он ставил свою одежду — брюки и рубаху. Славик — пару джемперов.

Клыч проиграл сначала верхнюю одежду, потом нательную рубаху, одеяло, подушку… Барак застыл зловещей звенящей тишиной.

— На представку, — попросил Клыч.

— Валяй, — неохотно ответил Славик.

Клыч отыграл брюки, рубашку, подушку и проиграл все снова. Он обвел тяжелым взглядом барак и уставился на меня.

— Иди сюда! Я подошел.

— Снимай телогрейку!

Под телогрейкой было только казенное белье. А на казенное Славик не играл.

— Вон! — рявкнул Клыч.

Оглядевшись, он поманил грязным пальцем бывшего инженера Плотникова.

— Снимай!

Плотников дрожащими руками снял телогрейку. Под грязной нательной рубахой был надет шерстяной свитер. Я знал, что это подарок его жены, что этот свитер Плотников не снимает уже год, стирает в бане и сушит на себе, чтобы не украли.

— Снимай! — повторил Клыч.

— Не сниму, — угрюмо ответил Плотников.

Его сбили с ног, он отчаянно отбивался, кусался.

— Вот падаль! — заорал дневальный Сенька, который вообще-то привечал Плотникова за ученость и даже подливал ему иногда лишнюю поварешку супчика.

Теперь он присел перед Плотниковым, выдернув из валенка заточку, и легонько ткнул в грудь бывшего инженера. И Плотников начал медленно заваливаться на бок.

В мерцании света бензинки было видно, как стаскивают одежду с коченеющего тела.

Я прикрыл глаза. С этим ничего не сделаешь. Ничего.

ИЮЛЬ 1945, Львов

Зингер подобрался к зданию склада с тыльной стороны, как и в прошлый раз. Но нынче что-то здесь было не так, он чуял это звериным своим чутьем. Хоть и ходил, так же как и вчера, взад-вперед охранник, и не было ни людей лишних, ни тем более собак, Рудольфу что-то не нравилось. Он напряженно вслушивался в шаги охранника. Вчера они были мягкими, ленивыми, неспешными. Видимо, кому-то не очень верилось, что воры вернутся на склад. Сегодня солдат ходил слишком четко, ровно отмеривая шаги, будто был под присмотром. Внимательно вглядываясь во тьму, он заметил в тени деревьев чей-то силуэт.