Московский бенефис - Леонид Влодавец Страница 32

Росита показывала на портрет толстомордого дядьки в черном костюме с белым воротником, крючковатым носом, сизым подбородком и хитрыми, маслянистыми глазищами. Борода у него была какая-то косая, а усы торчали в стороны, как у кота. Левый ус его смахивал на курительную трубку. Он улыбался так же, как наш сеньор Альварес, когда приказывал кого-нибудь пороть. Но при всем этом дядька был, и верно, как живой. Мне даже казалось, что он присматривается к нам, скосив на нас свои хитрые глаза.

— Нет, — с сожалением, но вместе с тем и с удовлетворением, произнесла донья Мерседес. — Все-таки это не та картина, просто кто-то очень хорошо ее срисовал.

На других картинах было много людей в необычных костюмах. Какие-то странные рогатые звери, дядьки с трубами и еще что-то.

— А зачем здесь камин? — удивилась Росита, показывая на странное сооружение у стены, похожее на маленькие ворота и одновременно на домик.

— Наверно, для уюта, — ответила донья. — Какие чудные часы!

Она приоткрыла дверцу в золотистом сооруженьице, качнула какую-то палку с набалдашником изнутри ее, и тишину комнаты нарушил мерный щелкающий звук: тик-так, тик-так, тик-так…

— Паркету тут! — восхищалась Росита, скользя босыми ногами по полу. — Вот кому-то было работы натирать все это!

В комнате было три двери: одна, через которую мы вошли, другая — напротив, в дальней от нас стене, а третья рядом с камином.

Мы вошли в комнату поменьше, где стояли красивые стулья и кресла, обитые темно-красным бархатом. Одна стена была сплошь заставлена шкафами с книгами, а у других стояли каменные дядьки с бородами.

— Венера Милосская, — сказала донья, указав на голую тетку с отбитыми руками. Ниже пупка она была обернута простыней, а титьки у нее были такие же, как у Роситы.

— Срамно-то как, — вздохнула Росита и одернула подол своей рубашки.

— Удивительно! — воскликнула донья. — Боже мой, какое чудо! Чего тут только нет! «Ласарильо из Тормеса», «Дон Кихот, хитроумный идальго Ламанчский», «История жизни пройдохи, именуемого Паблос, примера бродяг и зерцала мошенников»… А вот «Приключения и жизнь плута Гусмана де Альфараче, дозорная башня человеческой жизни…» Опять Сервантес, «Галатея»… Луис де Гонгора, Кальдерон, Тирсо де Молина, Лопе де Вега… А это что за «Николаус Коперникус»? «Об обращении небесных тел»… Чушь или ересь какая-нибудь… Это что-то по-английски: «Уилльям Шейкспир». «Зе кинг Лиа», «Роумио энд Джулие», «Амлет», «Энтони энд Клеопатре», «Ричард зе феед»… Много, много написал… А это кто? Тоже англичанин, «Кристофее Маалоу» — «Эдуаад зе секонд». Это уже французы: Жан Воден, Мишель де Монтень, Ронсар, Гийом Бюде… Да, тут книг со всего света… Вон что-то на арабском, а та, кажется, по-гречески…

В следующей комнате опять были статуи, картины и шкафы с книгами, на полу лежала шкура, снятая с ягуара. На огромном столе лежали гусиные перья и несколько исписанных листков. Донья села в кресло, стоявшее у стола, и, взяв верхний листок, стала его рассматривать.

— Да… — сказала она взволнованно. — Все именно так…

Что она хотела этим сказать, я не понял, а спросить побоялся. Донья встала из-за стола и двинулась в следующую комнату.

Тут тоже стояли шкафы, а на коврах висели ружья, шпаги, ножи, пистолеты, все очень красивые, разукрашенные золотом, серебром, с разноцветными блестящими штучками, картинками, завитушками. Шкафы тоже были не заперты. Донья отворила один и удивленно сказала:

— Господи, да здесь оружия на целый полк!

В шкафах стояло много-много ружей, лежали пистолеты со шпагами и алебардами, такими, как у альгвасилов. В нескольких шкафах ровными рядами стояли железные рубахи и шляпы. Все рассмотреть мы не успели, так как донья пошла дальше.

Следующая комната была на предыдущую совсем не похожа. Здесь шкафы были еще покрасивее. В них висели костюмы, платья и разная другая одежда. Тут и Росита, и донья ринулись разглядывать одежду.

— Целый город можно нарядить! — восторгалась донья. Они то и дело подбегали к большим зеркалам, прикидывали на себя то мужской костюм, то женский, то надевали шляпы, то натягивали сапоги.

В конце концов, донья надела короткие мужские штаны, белую рубашку и высокие сапоги. Точно так же оделась и Росита. На голову они нацепили огромные шляпы из материи, которую донья назвала фетром. Еще они перепоясались широкими ремнями из крепкой кожи с большими пряжками. Донья засунула за пояс пистолеты и завертелась перед зеркалом. Сейчас она походила на молодого и красивого юношу.

— О, я восхищена вами, кабальеро! — хихикнула Росита и помахала шляпой, словно подметая пол, как это делал капитан О'Брайен.

— Надо бы еще шпагу! — хмыкнула донья и быстрым шагом направилась в комнату, где хранилось оружие. Вернулась она оттуда с ремнем через плечо, на котором у ее левого бедра болталась шпага. Еще один ремень и шпагу она принесла для Роситы. Та посмотрела на донью с изумлением.

— Неужто и мне этот вертел подвешивать?

— Надевай! — велела донья. — Вот тебе еще пара пистолетов. Заряжены!

— Ты… Вы, донья, прямо не можете без железяк этих! — проворчала Росита.

— Ей-Богу, ни один солдат так не любит оружие, как вы! Мануэля вон еще вооружите… — А что, это мысль! — воскликнула донья.

Пришлось мне влезать в сорочку с кружевами, надевать суконные штаны, пояс, да еще и сапоги. Правда, в сапогах с высокими каблуками я чувствовал себя выше ростом, но зато едва мог двигаться. Мне все время казалось, что я вот-вот шлепнусь. А донья принесла еще и пистолетики, да и шпагу, и все это нацепила на меня. Наконец на мою лысую голову была напялена шляпа, и когда я глянул в зеркало, то сам себя не узнал. Встреться я где-нибудь с таким страшилищем — штаны у меня были бы полные…

Донья решила вернуться к лодке, чтобы перегнать ее по реке к дому.

— Скажите, донья, — спросил я, когда мы вышли во двор, — а что там было написано?

— Где? — не поняла донья.

— А в той бумаге, что вы нашли на столе…

— Долгая история, дети мои!

Мы спустились по ступенькам и шли теперь вдоль речки, брякая шпагами по камням. Донья носком сапога поддевала мелкие камешки и сбрасывала их в журчащую воду. Она не торопилась отвечать на наши вопросы.

— Когда все началось, я не знаю, — сказала наконец донья. — Некий благородный сеньор, несправедливо лишенный наследства своим отцом, поступил на службу в королевский флот. Он был смел и силен, очень удачлив, и притом благочестив. Довольно скоро он стал лейтенантом и первым помощником капитана. Матросы его любили, а капитана ненавидели за жестокость и бессердечие. Наконец однажды, когда капитан приказал за пустяковую провинность перепороть половину экипажа, матросы взбунтовались и захватили корабль. Они перебили всех офицеров, кроме лейтенанта, который спал после вахты и был до того утомлен, что даже не слышал шума. Он проснулся лишь, когда утром к нему пришли матросы и объявили, что он избран капитаном. Он долго сомневался, надо ли ему принимать от матросов этот пост. Ведь он знал, что, согласившись, нарушит присягу королю и святой церкви, а главное, навсегда вынужден будет остаться человеком вне закона, пиратом, вождем бунтовщиков. С другой стороны, он знал, что матросами двигало чувство справедливого гнева. На чашах весов его души качалось чувство долга и чувство признания правоты людей, вступившихся за свое достоинство. И он принял пост капитана из рук своих матросов. Но он согласился принять его с условием, что они не станут на путь пиратства и пролития христианской невинной крови. Они решили высадиться где-нибудь на пустынном берегу и основать поселение, где можно было бы в поте лица добывать хлеб насущный и жить в христианском братстве, любви и смирении. Падре, который был на корабле, вначале осудил лейтенанта, но затем, поразмыслив, счел, что иного пути наставить взбунтовавшихся матросов на путь истинный, нет. Он благословил, хотя и с болью в сердце, затею лейтенанта.