"Сандал" пахнет порохом - Игорь Текалов Страница 31

Патрульные подозрительно косились на плохо одетого, забрызганного грязью чужака. А у въезда на улицу утопающих в роскоши белокаменных дворцов путь ему преградили три гвардейца. Настроены они были воинственно:

– Куда прешь, деревенщина! Разворачивай обратно!

– Я еду к Сулейману ибн Яхья, – сдержанно сказал Омид.

Амирджандары мгновенно преобразились, ибо только глупец оценивает человека по одежде, умный – по словам и осанке. Гвардейцам было уже неважно, как одет незнакомец – имело значение только то, что он знает имя их начальника, а решительное лицо и колючие стальные глаза подтверждают, что это имя парень услышал не на базаре…

Вежливо и почтительно они проводили странного путника к расположенному неподалеку белому дворцу, окруженному черным кованым забором с пиками на концах высоких прутьев. Здесь его внимательно выслушал вначале стражник, потом вызванный им начальник охраны, который принял письмо Рукн ад-дина Хуршаха и, велев посланцу ждать, отправился во дворец. Хотя он знал, что сейчас не лучшее время для того, чтобы идти к хозяину.

Командиру амирджандаров Сулейману ибн Яхья было сорок два года. Крупный сильный мужчина с бритой головой и резкими чертами лица, он сидел в плетенном из лозы кресле, откинувшись на высокую спинку и массируя пальцами виски. Стоявшие перед ним на низком столике яства – упругий овечий сыр, горячие пшеничные лепешки, зажаренные в кипящем масле перепелки, ароматный чай – остались нетронутыми. Снятый с головы белый тюрбан лежал на коленях, резко контрастируя с темно-синим парчовым халатом. Этот контраст раздражал Сулеймана. Он взял ненужный головной убор, и молча отвел руку в сторону. Стоявший за спиной Мустафа в ту же секунду с готовностью принял тюрбан у своего господина.

С утра по небу бродили низкие черные тучи, обещая грозовые ливни, а Сулейману в таких случаях не надо было выглядывать в окно: изменение атмосферного давления он определял по приступу мигрени. И хотя ливень давно прошел, головная боль осталась. Он не хотел вкушать любимые блюда, наслаждаться грацией танцовщиц, упражняться в стрельбе из лука или в фехтовании на саблях… В такие минуты он вообще ничего не хотел, все его раздражало, а жизнь виделась в самом черном свете… Да, он командир гвардии Трапезунда – ну и что? Что такое Трапезунд? Карликовое государство с пестрым национальным составом. Дуки – главы местных администраций из греческой знати, – скрыто враждуют между собой, подсиживают друг друга, и подрывают единство империи, в которой и так существует неустойчивое равновесие между православными и мусульманами… Правитель сопредельного государства султан Кай Кубад II Алаадин, под предлогом заботы о проживающих здесь турках, то и дело обращает внимание на слабосильного соседа: его войска периодически проводят маневры у самой границы…

А что может противопоставить могучей Турции империя, которая держится на копьях наемников? И хотя он сам командир наемных тюрков, именуемых гвардейцами, он хорошо знает им цену…

Сулейман сжал виски ладонями и, стиснув зубы, с трудом сдержал стон. Недопустимо выказывать слабость перед слугами, перед стражниками, стоящими за его высоким креслом и по углам комнаты… Только кто об этом помнит? И кто задумывается над бедственным положением с виду процветающего Трапезунда? Император Мануил, давно потерявший славу семейства Великих Комнинов, и сохранивший свою власть, лишь преклонив колени перед монгольскими ханами, которым согласился платить дань? Или погрязшие в интригах дуки, думающие, что все могут купить за свои аспры [23]? Нет, деньги, не подкрепленные силой, ничего не стоят! Низариты совсем не чеканят своих денег, им вполне хватает чужих! Говорят, что даже турецкий султан платит им дань!

В черном потоке тягостных мыслей забрезжило светлое пятно. Низариты называли себя друзьями начальника трапезундской гвардии, а их великий магистр неоднократно присылал к нему гонцов с богатыми подарками и тайными письмами… Просил он немного, а обещал золотые горы…

Действительно, помочь низаритам обосноваться в Трапезунде, оказать покровительство на первых порах и дать развернуться – все это вполне по силам Сулейману ибн Яхья… Кто может ему помешать? Император Мануил озабочен сейчас столь важным делом, как поиск третьей жены, дуки погрязли в личном обогащении и интригах, реальная власть – власть оружия, находится в его руках… Конечно, пустить в империю ассасинов, и дать им здесь укрепиться, это все равно, что внести в родной дом осиное гнездо, но об этом Сулейман предпочитал не думать. Зато через год-два, когда новые жители сплетут тайную, пронизывающую все общество паутину, посеют страх в сердцах местных, больших и малых правителей, подвесят их на ниточках, как куклы в передвижном театре, когда они наберут невидимую, но коварную и изощренную силу, которая сложится с грубой и прямолинейной силой гвардии, тогда все изменится… Император Мануил не вечен, тем более, что ассасины славятся своим умением укорачивать земной век королей, епископов и всяких баронов, а на опустевший трон вполне может взойти Сулейман ибн Яхья! Именно это пообещал ему великий магистр…

– Ванная комната готова, господин! – негромко доложил Мустафа.

Спустившись на первый этаж, мимо гвардейцев, стоящих с обнаженными саблями в коридорах и на лестничных площадках, Сулейман вошел в просторный гулкий зал со стенами из мрамора, высокими сводчатыми потолками и стрельчатыми окнами, застекленными цветными витражами. Ступая босыми ногами по подогретому полу, он подошел к небольшому квадратному бассейну в полу, сбросил халат на руки слуги, медленно спустился по гранитной лестнице и сел на скамеечку, идущую под водой вдоль боковой стены. Теплая вода приятно окутала большое, начавшее рыхлеть, белое тело до самого подбородка. За уровень наполнения бассейна и температуру воды, впрочем, как и за множество других бытовых, да и всех остальных вопросов, отвечал Мустафа. За годы, проведенные в Трапезунде, Мустафа стал для него не просто слугой, а доверенным лицом. Аккуратно сложив одежду хозяина, Мустафа выскользнул в коридор и занял место у двери – он прекрасно знал, что в моменты обострения болезни господина лучше не тревожить.

Сулейман ибн Яхья расслабленно сидел в бассейне, его организм сливался с водой, специально нагретой до температуры тела, и казалось, растворялся в ней, выпуская боль наружу… Косые солнечные лучи, проникающие сквозь витражи и окрашивающие стены в разные цвета, выявляли шероховатости на безукоризненно гладком мраморе, проявляя прямые параллельные бороздки от огромных пил, которыми в каменоломнях отрезали плиты от остального массива; пересекающие их круглые полоски – следы шлифовальных кругов; невидимые обычно микротрещины и едва заметные впадинки… Все это образовывало паутинчатые узоры на отшлифованном мраморе, и каждый раз они складывались в разные картины, которые то проявлялись, то исчезали, то менялись… Вот на той плитке – третьей слева, в радостном зеленом цвете ясно видна корона на чьей-то голове, да не на чьей-то, а на его собственной – это ведь его лицо… Хороший знак!

Он закрыл глаза. То ли от теплой воды, то ли от приятных мыслей, но боль постепенно отпускала. Сулейман даже испытал голод и хотел уже позвать Мустафу, чтобы приказать приготовить баранью голову – излюбленный деликатес: не возвращаться же к остывшим блюдам! Но открыв глаза, вдруг увидел, что картинки на мраморе изменились: в мрачном синем цвете появилось другое лицо – узкие раскосые глаза, выступающие скулы, жесткий взгляд… Хан Хулагу! А на месте коронованной особы, в кровавых тонах страшного возмездия теперь виделся всклокоченный изможденный старик – узник подземной монгольской тюрьмы… И это опять он сам! Плохой, очень плохой знак!