Пиранья. Жизнь длиннее смерти - Александр Бушков Страница 30

– Да что ты, я все понимаю, – сказал Мазур торопливо.

Вылез вслед за ней. Человек с автоматом смотрел на негоотрешенно и сторожко, как хорошо обученная караульная собака: прикажут – сместа не сдвинется, прикажут – голову оторвет в три секунды. Привратник куда-тобесшумно испарился.

Шагая вслед за ней к дому по извилистой дорожке, обсаженнойпышными кустами (давненько уж, сразу видно, не знавшими присмотра опытногосадовника), Мазур сказал шутливым тоном:

– А эти стражи, надо полагать – ваши слуги с прежнеговремени?

Лейла повернула к нему личико и сказала серьезно:

– Нет, это служба охраны. Люди Асади. Когда отец сбежал истал присылать эти чертовы бумажки, где сулил за мою голову кучу золота, слугипытались меня прикончить. Частью из-за золота, частью по дремучей отсталости инеприятию революции.

– Ого! – сказал Мазур. – И чем кончилось?

Лейла загадочно улыбнулась:

– Когда лакей, всю жизнь привыкший возиться с метелкой икальяном, хватается за нож, у него это получается плохо…

И мимолетно коснулась черной кобуры на поясе, смутиласьэтого жеста, опустила глаза, но Мазур все равно многое понял. Впрочем, он ссамого начала знал, что Лейла – девушка серьезная, как профессиональномуреволюционеру и положено, и на мушку ей лучше не попадаться.

– Интересно, – сказал он. – А если твой отец вдругобъявится?

– Мы поговорим, – сказала Лейла, суровея лицом и вновьопуская руку на кобуру. – Расставим последние точки…

А что, и хлопнет запросто, подумал Мазур. Гражданская война– вещь сердитая. Можно вспомнить, как решительно и незамедлительно размежеваласьфамилия Мазуров в семнадцатом году: в сторонке никто не прохлаждался, всемужчины подались кто в белые, кто в красные, и уцелевшие белые сгинули где-то вэмиграции, представления не имея, что самим своим существованием подпортятанкеты кое-кому из уцелевших красных, да и до самого К. С. Мазура в свое времяхолодным ветерком долетят отголоски…

В обширной прихожей, и в самом деле, не наблюдалось ни следабылой буржуазной роскоши, которая не могла ранее не присутствовать. Голыестены, голый каменный пол. Символом новых веяний и революционных реформ –пулемет на треноге, установленный так, чтобы при необходимости поливатьподступы к главному входу.

Навстречу вышел еще один охранник, в отличие от тех двух уворот одетый в форму, а не в гражданское. Отдал честь и самым почтительнымобразом о чем-то обстоятельно доложил. Лейла кивнула, отправила его с глаздолой короткой фразой. Показала на лестницу, и Мазур стал подниматься на полшагавпереди нее.

– Ничего особенного, – сказала Лейла так, словноотвечала на его невысказанный вопрос. – Он говорил, что час назад проверилкомнаты, как обычно, обоими детекторами.

– Мины искал? – усмехнулся Мазур.

– Микрофоны, – серьезно ответила Лейла. – Несказать, что мне их подсовывают каждый день, но иногда «жучки» все жеобнаруживаются. Враг ищет лазейки… Уже четырех охранников пришлось менять, нонет гарантии, что завтра опять кто-нибудь не предаст…

«А может, никто и не предает? – подумал Мазурскептически. – Молодая ты у нас еще, понятия не имеешь о хитросплетенияхжизни, хотя и революционерка со стажем. Вовсе не факт, что все жучки тебеподсовывал враг. Друзья, бывает, ведут свои собственные игры. Единственныйчеловек, которого не слушает генерал Асади – это наверняка генерал Асади иесть. А кроме него, есть еще и другие друзья, или, точнее, старшие братья. Ноот этаких тонкостей тебя, роза аравийская, нужно беречь, чтобы не разувериласьни в идеалах, ни в человечестве…» Внизу, у подножия лестницы, появился давешнийохранник в форме, негромко окликнул Лейлу и с явным возбуждением затараторилчто-то, глядя отчего-то не на хозяйку, а на Мазура. Прилежно отдал честь иулетучился.

– Знаешь, что он сказал? – воскликнула Лейла. –Только что сообщили по радио… Ваши войска вошли в Афганистан. Никакогосопротивления. Дворец этого негодяя Амина взят штурмом, кем, пока не сообщают,но это и так ясно… – Она подняла на Мазура сияющие глаза. – Здорово!Американцев в очередной раз щелкнули по носу, а они, несомненно, готовы былитуда вот-вот влезть… Стоит за это выпить?

– Безусловно, – сказал Мазур. – И что, никакихбоев?

– Говорю тебе, никаких! Ни тени сопротивления. Нет, ну дочего здорово!

Еще раз показали, что такое Советский Союз!

«Похоже, мы прем к Персидскому заливу, как асфальтовыйкаток, – подумал Мазур, профессионально переваривая неожиданнуюновость. – А, собственно, почему бы и нет? Чем мы хуже других прочих?Никакого сопротивления – это хорошо. Это прекрасно просто. А впрочем, чего ещеприкажете ждать? Что такое этот Афганистан? Горы, песок, племена… Ну, положим,англичанам там в свое время чувствительно намяли бока, но мы-то не англичане,да и времена не те… Точно, стоит выпить за взятый без выстрела Афганистан, тутона права…»

– Сюда. Вот здесь я и живу.

Комната была большая – из нее тоже, сразу видно, вычистили всвое время все следы презренной роскоши. Вряд ли в старые времена тут стояласолдатская железная койка и убогий стол казарменного вида. Да и книги классиковмарксизма-ленинизма тут никак не могли стоять на виду: при султане такое непрощали даже отпрыскам богачей.

Лейла привычно расстегнула ремень с кобурой, повесила его настул, придвинула Мазуру другой:

– Садись, а я пока посмотрю на кухне… Вино будем пить иливиски?

– Вино, пожалуй, – сказал Мазур, не раздумывая. –Рановато для виски…

Она вышла, а Мазур, пользуясь случаем, стал беззастенчиворазглядывать во все глаза девичью светелку. Вернее сказать, спартанскую спальнюи одновременно кабинет министра революционного правительства. Ни единой женскоймелочи, вообще никаких посторонних мелочей, даже косметичка запрятана куда-то сглаз долой – а ведь она должна существовать, единственное послабление, какоесебе Лейла дает – пользуется хорошей косметикой с искусством девушки,проучившейся три года в Париже. Труды классиков на английском и французском,распечатанная коробка с пистолетными патронами – стандартные 9 РА – образцыплакатов и эскизы будущих монументов во славу революции и ее завоеваний,пишущая машинка, стопки газет, свежих и запыленных, ломких, россыпь карандашейи авторучек, печати на чернильных подушечках, пухлые папки, набитые какими-тоофициальными бумагами, связки брошюр на арабском, пустой автоматный магазин,бинокль на полочке…

Мазур ощутил нечто вроде зависти, смешанной с тоской. Онпросто жил – а девчонка горела, так, как ему никогда не придется гореть. Отсюдаи зависть. А сожаление оттого, что он повидал мир и, увы, наблюдал не единожды,как подобные революции кончаются – страшно, печально, уныло, и все, абсолютновсе утекает меж пальцев, как песок.