Я вернусь… - Андрей Воронин Страница 3

"Ага, – с усмешкой подумал приезжий, следуя за чернокожим подростком, который с показным усердием волок его почти невесомую сумку, заметно отклоняя корпус влево и семеня ногами, как бы от непосильной тяжести, – ага, конечно. Роль богатого бездельника нам не подходит. Вот роль бездельника нищего – это то, что нам надо. Чтобы валяться в дырявых носках на продавленном диване, курить прошлогодние бычки, посасывать из грязного стакана бормотуху и размышлять об устройстве мироздания. Главное – никаких проблем. Не надо, понимаете ли, ломать голову над тем, следует ли давать этому сопляку на чай и если следует, то сколько именно. Вот сволочи! – с легким раздражением подумал он о тех, кто благословил его на это путешествие. – Могли бы провести хотя бы краткий инструктаж на эту тему! Хотя им это, наверное, и в голову не пришло. Они подобные вещи делают автоматически, даже не задумываясь, а если вдруг попадают впросак, то им на это плевать с высокого дерева. Они – хозяева жизни и отлично чувствуют себя в этом статусе".

После недолгих колебаний, которые никоим образом не отразились на его загорелом лице, гость сунул негритенку доллар. Увы, он так и не понял, много дал или мало: чертов пацаненок ловко упрятал зеленую бумаженцию в карман шортов, поклонился с заученной улыбкой и слинял – надо понимать, обслуживать остальных приезжих, чьи джипы уже ворчали двигателями под пальмами возле офиса для регистрации.

Приезжий закурил и бегло осмотрелся. Апартаменты состояли из двух просторных и очень чистых комнат с окнами во всю стену. Оба окна, естественно, выходили на море, а за ними обнаружилась крытая пальмовыми листьями бамбуковая веранда с легким плетеным столиком и двумя плетеными же креслами. В спальне соблазнительно белела широченная и низкая кровать, застеленная без единой морщинки, на которой так и тянуло поваляться; там же, в спальне, нашлась и дверь в ванную, оборудованную по последнему слову техники – вернее, сантехники. Приезжий ни с того ни с сего вдруг озадачился вопросом, куда в здешних краях выведена канализация, и с большим неудовольствием поморщился, поскольку ответ, в общем-то, был очевиден. "Хорошая штука – море, – подумал он. – Жизнестойкая. Сколько тысяч лет человек в него гадит, а оно как было голубое и прозрачное, так и осталось. Экология!"

Он нашел пепельницу, раздавил в ней окурок и задумчиво почесал шрам над левой бровью. Непривычное сочетание полной свободы, комфорта и никогда ранее не виданной экзотики постепенно начало оказывать на него расслабляющее воздействие. Да нет, пожалуй, не расслабляющее, а разлагающее. Он ведь, если честно, не за экзотикой сюда приехал...

Он подумал, что первым делом следовало, наверное, узнать у портье, где тут ближайший бар. Знакомство с подобными местами следует начинать именно с бара, поскольку бар, как ни крути, служит здесь центром общественной жизни. Именно там, в баре, заводятся быстротекущие романы, ведутся задушевные разговоры и проводятся конкурсы на самый долгий поцелуй и на самое большое количество выпитых рюмок. Расспрашивать портье о том, что творится на острове, скорее всего, бесполезно. Умение держать язык за зубами при его должности – первое дело. Правда, портье частенько приторговывают кое-какой конфиденциальной информацией, но если пластырь на щеке и на затылке у местного ключника означал то, о чем подумал приезжий, то совать ему деньги бесполезно и даже опасно.

Значит, оставался бар. Бармены всегда в курсе последних сплетен, да и договориться с ними как-то легче. По крайней мере, есть законный повод вступить в разговор и напустить туману. Ты ему – басню, и он тебе – басню, ты ему еще одну, и он тебе тоже... Общение, короче говоря. Культурный обмен. А в процессе этого самого обмена, глядишь, и что-нибудь любопытное проявится. "Нам ведь много не надо, – подумал турист. – Ни имен, ни адресов, ни явок, ни секретной документации! Нам, господа негры, достаточно тонкого намека. Тоненького такого, едва заметного..."

Приезжий поймал себя на том, что вертит незажженную сигарету – уже третью подряд с момента высадки на этот гостеприимный берег, – решительно вернул сигарету в пачку, засунул пачку в задний карман джинсов и вышел из бунгало под палящее солнце тропиков. Яркий свет ударил по глазам, заставив зажмуриться, но турист не стал надевать солнцезащитные очки по той простой причине, что у него их не было. Он так и не сумел привыкнуть к этому атрибуту курортной жизни, как, впрочем, и ко многому другому – к сандалиям и пляжным шлепанцам, например. Он всю жизнь тяготел к удобной, прочной обуви, не пропускающей ни песок, ни воду. Хотя, конечно, в ботинках было жарковато, да и смотрелись они здесь, наверное, дико... Впрочем, там, под Кандагаром, было еще жарче, и моря рядом не было, зато была смерть, скалившаяся буквально из-за каждого камня, и приходилось все время быть настороже и смотреть по сторонам во все глаза. Какие уж тут, к дьяволу, темные очки, какие шлепанцы...

Следуя простой логике, приезжий двинулся через пальмовую рощу к пляжу. Тропинки здесь отсутствовали, поскольку трава, по которой эти тропинки можно было бы протоптать, тоже отсутствовала. Под ногами был мелкий коралловый песок – в тени сероватый, а на солнце ослепительно белый, – и из этого песка торчали слегка наклоненные под одинаковым углом стволы кокосовых пальм. Стоял мертвый штиль, жесткие листья пальм неподвижно висели в раскаленном воздухе, и от этого казалось, что песок сюда насыпали нарочно, привезли откуда-то на самосвалах и насыпали, а потом для красоты воткнули пальмы – само собой, пластмассовые, потому что сразу столько настоящих пальм в одном месте не бывает...

Бар, как и следовало ожидать, обнаружился на границе рощи и пляжа. Это было примитивное сооружение из бамбуковых стволов, крытое вездесущими пальмовыми ветвями. Бамбуковые жерди были намертво связаны грубыми пеньковыми веревками. Пола не было, плетеные столики и кресла стояли прямо на песке. Кольцеобразная стойка располагалась посередке, и внутри нее, как одинокая овца в загоне, мыкался бармен, которому совершенно некого было обслуживать. Кое-где на пляже виднелись шоколадные тела курортных старожилов, у самого берега кто-то плескался, пытаясь оседлать норовистую доску для серфинга и ежеминутно получая этой штуковиной то по лбу, то по затылку. "Пляжный травматизм, – подумал приезжий. – Может быть, все эти синяки, ссадины и пластыри заработаны примерно таким вот путем?"

Это было, конечно, смешно. Вряд ли взрослые дяди, пускай себе и чернокожие, выросшие в тени кокосовых пальм, могли оказаться настолько инфантильными, чтобы поразбивать себе физиономии, резвясь на мелководье с пластиковой доской. Да еще в таком количестве! Из четверых взрослых мужчин, встреченных им на острове, у троих были разбиты морды. Правда, все четверо были работниками отеля, или курорта, или, как это у них тут называлось... словом, коллегами. Может быть, хозяин заведения практикует кулачные расправы над провинившимися сотрудниками? Ай-яй-яй! Куда же смотрит профсоюз? И кто, к слову, является хозяином этого уютного местечка?

Увидев первого в этот день посетителя, бармен оживился, бросил перетирать и без того кристально чистые бокалы – извечное, вошедшее в пословицы и поговорки занятие всех барменов, сколько их есть на белом свете, и выжидательно уставился на приезжего, уперев в стойку широко расставленные руки. Руки у него были длинные, как у орангутанга, и такие же мощные – не толстые, как у штангиста, а, напротив, худые, узловатые, словно перевитые стальными тросами, с огромными костлявыми кулачищами. Бармен был под стать своим рукам – фиолетово-черный, огромный, широченный в плечах, костистый и жилистый, как отощавший на зимней бескормице матерый волчище. Не было в нем этой чрезмерной мясистости, присущей пляжным атлетам, и в то же время с первого взгляда чувствовалось, что одним ударом своего костяного кулака этот, с позволения сказать, работник общепита может свалить быка. Физиономия у него заметно раздавалась книзу, через рельефные бугры челюстных мышц переходя в собственно челюсть, которой позавидовал бы любой питекантроп. Обритый наголо остроконечный череп масляно поблескивал даже в тени пальмового навеса, а пухлые, как у большинства чернокожих, губы были рассечены в двух местах. Произошло это не сегодня и даже не вчера, но шрамы выглядели еще свежими – по обе стороны от них виднелись точки, оставленные снятыми хирургическими швами.