Десантники не сдаются - Сергей Зверев Страница 3

Грамм никотина убивает лошадь. Сколько сигарет нужно выкурить, чтобы получить этот хрестоматийный злосчастный грамм? Наверное, не одну тысячу. Галустян с семнадцати лет курил как проклятый. Особенно вечерами, когда работа шла. Осваивал полторы пачки в день. Однако к смертельной дозе не подобрался даже на расстояние выстрела… Смешно, погубила его всего лишь одна единственная сигарета!

С куревом вечерами всегда была беда. Когда Галустян погружался в работу, просиживая часами в своей тесной двухкомнатной квартире перед стареньким монитором, то почему-то так оказывалось, что сигареты непременно кончались ближе к полуночи. В этом была какая-то мистика. Можно было бы кинуть в сервант пару блоков «Парламента», но почему-то Галустян никогда этого не делал. Ему нравился сам процесс — когда он утром в ларьке около метро покупает сигареты. Это многолетняя привычка. И стрелять вечером сигареты тоже уже вошло в привычку.

— Извините, у вас закурить не найдется? — привычно произнес Галустян, отрываясь от подъезда и направляясь к невзрачному мужчине в сером плаще и серой кепке. Какой-то черт его нес незнамо куда близко от полуночи.

Мужчина вынул пачку.

— Можно, две возьму? — Галустян увидел, что угощают его любимым «Парламентом».

— Берите больше.

— Двух хватит.

Галустян поблагодарил благодетеля и вернулся в свое логово. К компьютеру! За работу! Уже ночь на дворе!

Стандартная «двушка» располагалась на седьмом этаже девятиэтажного доме в Строгино. Комнаты тесные, как лифт, кухня пять метров — разве что для сортира в самый раз. Хлипкие стены не выдерживали натиска окружающего мира. Они пропускали грохот музыкального центра этажом выше, назойливый визг противоугонки — казалось, сирена звучит не на стоянке внизу, а прямо на кухне. Галустян любил тишину, а его добивали звуками. И еще давила убогость обстановки.

Кому нужны сегодня доктора наук? В свое время нечего, видимо, было маяться дурью, заканчивать с золотой медалью школу и с красным дипломом институт. Вот отсидел бы, как многие его друзья по спорту, лет пять на зоне. Вышел бы уважаемым человеком. Глядишь, сегодня имел бы дом на Рублевке, а не жалкую каморку в картонной девятиэтажной коробке.

Но тогда не было бы и сладости творческого поиска. Не было бы счастья, когда хочется крикнуть — ай да я, ай да сукин сын! Ничего не было бы, что по-настоящему дорого ему.

Ничего, скоро все изменится… Первое, что он сделает, когда деньги потекут рекой, — обустроит свой дом. А деньги рекой обязательно потекут. Бурным таким горным потоком… Иначе быть не может.

По экрану ползли графики. Для непосвященного — бред. Для знающего — высокая гармония, музыка сфер. Которая дорогого стоит.

— Милая моя деточка-а-а. Ты моя конфекточка-а-а, — голос известного бешеной раскруткой и вопиющей бездарностью певца лился из динамиков у соседей внизу.

Это была последняя песня. Динамики замолкли. Воцарилась долгожданная тишина. На улице, наконец, утвердилась ночь, погасив звуки и суету.

Лучшее время для работы. Полумрак. Запах табака. Полная пепельница у монитора.

Галустян сунул в рот сигарету.

Глубокая, сладкая затяжка… Еще одна… Сигареты были на редкость приятные. Только привкус какой-то странный. Приятный, но странный… Очень приятный… И очень странный…

Галустян откинулся, расслабляясь, на спинку вертящегося стула. Провел пальцами по лицу. Дым сигарет туманил голову. Становилось хорошо.

Еще одна затяжка…

Галустян замер, уставившись в монитор. Графики на нем вдруг заплясали в такт биению сердца. Грудь стиснуло внезапно навалившееся томление.

— Что за черт, — прошептал он.

Мысли стремительно стали путаться.

По инерции Галустян сделал еще одну затяжку…

В квартире что-то изменилось. Он с трудом повернул деревенеющую шею. Его нисколько не удивило, что в квартире он уже не один.

Серый человек мягко, как кошка, вошел в комнату и аккуратно уселся на пискнувший стул напротив. Положил дружески руку на плечо хозяина квартиры.

— Кто ты? — выдавил Галустян.

— Я твой друг, — последовал ответ.

И ученый не находил никаких оснований не доверять этому утверждению. «Друг» был тем типом, который недавно угостил ученого сигаретой.

Где-то в глубине души Галустяна еще теплились остатки здравого смысла. Он понимал, что так не должно быть, и что виной всему та проклятая сигарета, в которой намешана какая-то дрянь. Но пучина уже затянула его сознание, и выбраться на поверхность уже невозможно.

— Твои руки тяжелеют. Твои веки тяжелеют, — журчал голос.

Свет ополовиненной Луны затоплял все вокруг. Предметы теряли свои очертания. Теряли свой смысл.

— Ты переутомился. — Голос серого человека обволакивал, как болотный туман. — Ты переутомился. У тебя был тяжелый день. Жизнь тяжела. Она тяготит тебя.

— Нет. — Вдруг что-то восстало в душе Галустяна. Ему захотелось убедить незнакомца, что жизнь вовсе не так плоха. Но он понимал, что не докажет ничего… Да и жизнь действительно тяжела…

— Ты хочешь написать друзьям, — продолжал обволакивать голос, такой же серый, без оттенков, как и его хозяин. — Пиши… Это важно. «Я устал от всего. Не вините меня».

— Я устал от всего, — послушно повторил ученый и перевел взгляд на стол. Перед ним уже лежала бумага и любимая авторучка — «Паркер» с полуоткрытым золотым пером. Эта вещь осталась от старых, коммунистических времен. Тогда она стоила бешеные деньги — тридцать рублей…