Любой ценой - Валерий Горшков Страница 3

– Слишком примитивно. Штучная работа.

– Ладно, уговорил, – прикуривая папиросу (Ярослав от второго подряд предложения закурить отказался) и пыхнув дымом, сообщил Шелестов. – Трофей. Взят хоть и не в бою, но непосредственно в логове заклятого вражины. Месяц назад спецотделу армии стало известно, что в загородной усадьбе под Эссеном, в американской зоне ответственности, совершенно открыто живет гестаповский генерал Клаус Мантуффель. Ты должен знать этого подонка.

– Это тот, который приказал взорвать Краков при отступлении?

– Именно. За ним много всяких «подвигов», за каждый из которых по закону военного времени полагается расстрел на месте. Так или иначе, но объявленный нами через союзников в розыск Мантуффель, как доложила разведка, вступил в тайный сговор с янки и сумел в обмен на некие услуги со своей стороны… уж не знаю, что он этим жадным и двуличным ковбоям предложил… выторговать себе жизнь. Причем весьма комфортную… Генерал Багров посчитал, что это безобразие нужно во что бы то ни стало исправить. И приказал нам тихо нагрянуть в гости на чужую территорию, скрутить и доставить долбаного Санта Клауса живым, в СМЕРШ, где после душевной беседы он будет передан в распоряжение советского трибунала. Так мы и сделали. Я, Старик, Леший и Зоркий… А трость… Она висела у генерала на стене, на персидском ковре, в гостиной, рядом с другим старинным оружием. Как только я ее увидел и смекнул, что к чему – простой костыль гестаповец на стенку вешать бы не стал, – то сразу подумал, что тебе эта штуковина может очень даже пригодиться… Вот и прихватил. Вместе с турецким ятаганом, французским кремневым мушкетом и пистолетом времен капитана Дрейка. Когда, на обратной дороге, я спросил у Мантуффеля, откуда у него эта трость, вместо ответа получил совсем уж плебейский плевок. В лицо, сволочь, метил. Попал в плечо. За что получил в зубы. Вроде бы как поскользнулся на трапе, упал. С каждым бывает…

– Ясно, – ухмыльнулся Ярослав. – Что ж, спасибо. – Охотник встал со скамейки, опираясь на трость, сделал несколько шагов по дорожке туда и обратно. – Эта клюка действительно гораздо удобнее костыля. Где бы еще сустав по дешевке достать?

– М-да, – пробормотал Батя, выдыхая через нос две тугие струйки дыма. Помолчал пару секунд, потом сказал: – Ладно, проехали. Давай о другом поговорим. Куда ты перво-наперво направишься, прибыв в Ленинград, даже не спрашиваю. Это очевидно. Пять месяцев, как закончилась война. Большая часть рекрутов вернулась домой, в Союз. И если… твой сенсей Сомов жив, то он тоже наверняка вернулся.

– Иваныч жив, – с каменной уверенностью в голосе выдавил Ярослав, стиснув зубы.

– Будем надеяться, – кивнул полковник. Знал – после того как в ГУЛАГе, зимой 38-го, умерла от пневмонии арестованная НКВД приемная мать Корнеева, для капитана его бывший университетский преподаватель «дойча», профессор Сомов, стал не только сенсеем, но и единственным близким человеком на всей земле. К нему Ярослав всегда относился как к отцу, которого у него фактически никогда не было. Единственное, что сохранилось, – это оставшийся от настоящей матери и заботливо сохраненный матерью приемной кулон-«любимчик» на серебряной цепочке, со спрятанной внутри крохотной фотографией усатого мужчины. Ни его настоящего имени, ни фамилии Охотник никогда не знал. Так же как имени родной матери, погибшей в центре Петербурга дождливой осенней ночью пятнадцатого года, под колесами шальной извозчичей пролетки. Его, чудом оставшегося в живых после столкновения, достала из тела погибшей юной женщины жившая в доме напротив и прибежавшая вместе с дворником на место ночной трагедии акушерка, одинокая сорокатрехлетняя княгиня Анастасия Михайловна Корсак. Она впоследствии и усыновила мальчика, когда спустя четыре месяца полиция Петербурга так и не смогла установить ни личность погибшей, ни разыскать родственников спасенного княгиней малыша. Единственное, что осталось, – это кулон с портретом мужчины, предположительно отца, найденный на теле. С тех пор как Ярослав, на долю которого после ареста матери выпало множество леденящих кровь испытаний и приключений, уже будучи бойцом «Стерха», не без участия полковника Шелестова наконец-то узнал правду о своем появлении на свет; он хранил кулон как единственное, что связывало его с прошлой жизнью. Снимая с себя и оставляя на базе лишь при выполнении боевых заданий{Роман «Под чужим именем».}. – Только ты не забывай, Слава, что Ленинград почти полторы тысячи дней находился в блокаде и гансы все это время стояли буквально на самых подступах к городу. На южном направлении, где как раз и находится деревня Метелица, линия фронта проходила по Пулковским высотам… Так что есть большая вероятность, что от Метелицы и прочих хибар в округе остались одни головешки.

– Даже если так. Иваныч после фронта обязательно вернулся назад в университет. И сейчас, как и до войны, преподает немецкий. Если Сомова не окажется в Метелице или там не окажется самого дома, я просто поеду на Васильевский остров, зайду в университет и найду его там, в аудитории, – сказал Охотник. Судя по тону – Ярослав искренне верил в то, что говорил. В его умозаключениях – надо признать – была четкая логика.

– Ну, твои бы слова да богу в уши, – вздохнул, утвердительно качая головой, полковник. – Тогда едем дальше. Чем думаешь заняться?

– Пока еще не решил, если честно. – Лицо капитана чуть напряглось. Взгляд словно невзначай скользнул по трости и искалеченной ноге. – Сориентируюсь на месте. Найду работу, определюсь с жильем. Голова и руки в порядке. Хочется верить – не самые плохие даже в таком большом городе, как Питер.

– Я не просто так, из любопытства, спрашиваю, – сказал Шелестов. – Есть у меня один знакомый. Человек влиятельный. Со связями во всех направлениях, включая Смольный. Бывший морской офицер из Кронштадта, капитан второго ранга. Умница, каких мало. После семнадцатого года активно помогал молодому советскому государству создавать флот. С конца тридцатых годов на пенсии. Во время войны отвечал за гражданскую оборону, входил в городской штаб. Его зовут Геннадий Александрович Голосов. Некоторое время назад, уже после Победы, я случайно узнал, что он жив-здоров и по-прежнему в Ленинграде. О нем мельком упоминалось в газетной статье. Председательствует в каком-то близком к армии добровольном спортивном обществе с трудно произносимым названием. Короче, воспитывает и обучает допризывную молодежь. Я считаю, тебе прежде всего стоит обратиться к нему. Голосов – мой друг. И обязательно устроит тебя на гражданке в хорошее место.

– Я могу сам о себе позаботиться, – процедил, нахмурившись, Ярослав.

– Я не сомневаюсь в этом, – согласился полковник. – Но послушай меня, Слава. Тебе тридцать лет, из которых почти семь ты носишь погоны. Ты- десантник, боевой офицер. Хищник. Один из лучших среди всех, с кем мне приходилось служить бок о бок на протяжении четверти века. Но так уж вышло, что после контузии и тяжелого ранения карьера в армии для тебя ограничена тылом. Но бумажки и пыльные кабинеты- не для хищников. Ты сам об этом знаешь. Волк не сможет жить в одной клетке с собаками. Значит, тебе нужно сменить форму на костюм и устраиваться на гражданке. А там свои законы. Свои правила. Жить по которым тебе, по большому счету, еще только предстоит научиться… Пройдет некоторое время – оботрешься, обязательно встретишь девушку, с которой захочешь создать семью… Это только в армии все просто: получил приказ, и обязан выполнить его, любой ценой. А там, в гражданском обществе, – как ни дико это звучит- все гораздо жестче. Особенно сейчас, после войны. И первая задача любого нормального мужика, у которого есть крепкий хребет, занять в этой жизни подобающее место. Там, – Шелестов кивнул в сторону виднеющихся в конце длинной аллеи главных ворот госпиталя, – сила нужна не меньше, чем здесь.