Слепой. Исполнение приговора - Андрей Воронин Страница 29

Во время сеанса видеосвязи генерал Тульчин настоятельно рекомендовал майору Бурсакову поберечь здоровье. Учитывая обстоятельства, Струп чувствовал не менее настоятельную потребность внять этому доброму совету.

Другое дело, что беречь здоровье, оставаясь при этом глазами и ушами его превосходительства в радиационном заповеднике, мягко говоря, затруднительно. Но какая-никакая передышка Струпу была прямо-таки жизненно необходима. Он чувствовал себя до предела вымотанным, грязным, как долго бывшая в употреблении половая тряпка, пропотевшим, пропыленным, а главное, сильно напуганным. Кроме того, он подозревал, и не без оснований, что, безвылазно проторчав в зоне радиоактивного загрязнения еще хотя бы три дня, начнет светиться в темноте.

Да, передышка была нужна, и Струп знал, как ее себе организовать.

Начальник заставы, в ведении которого находился проходящий по Припятскому заповеднику участок белорусско-украинской границы, майор украинских погранвойск Стеценко, был довольно-таки приличный дядька – добродушный, неглупый, начитанный и не лишенный романтической жилки. Ему было сорок четыре, впереди маячила не шибко жирная пенсия, каковое обстоятельство только усиливало давно овладевшее Петром Михайловичем Стеценко общее разочарование в жизни. Вкусы его во многом совпадали со вкусами Струпа, и вскоре после заброски майора Бурсакова в заповедник они довольно легко сошлись.

В том, что начальник погранзаставы и не имеющий документов браконьер, свободно шастающий взад-вперед через три границы, подружились, не было ничего странного. Власть – не железный дракон на микросхемах. Она состоит из живых людей и ими же управляет, а людям – по крайней мере, подавляющему их большинству – свойственно отделять свои служебные обязанности от личной жизни.

Познакомились они, когда заброшенного в заповедник Струпа впервые взяли за штаны при попытке незаконного пересечения государственной границы и доставили в кабинет начальника заставы для допроса. Хорошо зная, как работает механизм охраны границы в здешнем захолустье, и что он, как любой механизм, нуждается в смазке, Струп предложил решить дело полюбовно, путем добровольного взноса в фонд развития материально-технической базы заставы. Предложение было сделано достаточно деликатно и вместе с тем настойчиво – так, что Петру Михайловичу даже в голову не пришло его отвергнуть. Он служил здесь уже давненько, не имея никаких перспектив на повышение или перевод в более цивилизованные места, и потихонечку копил деньжата на старость.

Как уже упоминалось выше, майор Стеценко был человек неглупый и начитанный, причем начитанный настолько, что знал значение новомодного словечка «дауншифтер». Будучи неплохим психологом, Струп по ходу допроса играючи его просчитал и, излагая свою легенду, потрудился внести в нее соответствующие случаю поправки. В результате с того самого дня и до сего момента он был для майора Стеценко именно дауншифтером – беглецом от цивилизации, безобидным чудаком с двумя так и не пригодившимися высшими образованиями, с которым можно поговорить по душам, не рискуя остаться непонятым. С учетом среды, в которой обитал начальник заставы, появление такого собеседника стало для него настоящим подарком судьбы.

Майор Стеценко получил собеседника, а Струп – отличную возможность с минимальной дистанции вести наблюдение за должностным лицом, при явном и корыстном попустительстве которого через данный участок границы беспрепятственно транспортировались контрабандные партии оружия и наркотиков. Маленькая пенсия, которой так боялся Петр Михайлович, ему не светила: за время знакомства Струп накопил столько компромата на него, что полное государственное обеспечение в местах лишения свободы майору погранвойск Стеценко было гарантировано до скончания дней.

Пребывая в блаженном неведении по поводу этого печального факта, Петр Михайлович продолжал привечать Струпа. Бурсаков, случалось, гостил у него по несколько дней кряду. Они парились в баньке и под ядреный самогон с хорошей, обильной закуской вели долгие, неизменно окрашенные горькой иронией, задушевные беседы на самые разные темы, от местных новостей до перспектив высадки человека на Марсе («Поменьше бы тратили на оружие да воровали, там бы давно, как в песне поется, яблони цвели», – говорил по этому поводу Петр Михайлович). Струп неплохо играл на гитаре, а Стеценко, как почти любой украинец, обладал красивым, глубоким, недурно поставленным баритоном. Они много пели – украинские народные, казацкие, военные песни, не обходя вниманием также и творчество старых, хороших бардов.

Но место есть надежде

До той поры, пока

Атланты небо держат

На каменных руках…

Все это было очень мило, тепло, по-домашнему, что не мешало Петру Михайловичу по-прежнему время от времени принимать из рук собутыльника посильные пожертвования «в фонд развития материально-технической базы», а Струпу – копить на него компромат. Недаром ведь говорится: дружба дружбой, а служба службой. И табачок, соответственно, врозь.

Несмотря на это, дружеские чувства, питаемые майором Бурсаковым к майору Стеценко, являлись притворными лишь отчасти. В плане получения информации начальник заставы стоил немного. Все, что он мог рассказать, сводилось к дате очередной контрабандной поставки, а это Струп давно научился узнавать и без него. Организаторы трафика до общения с каким-то несчастным майором не снисходили, все переговоры с ним вели шестерки наподобие покойного Фомы, с которыми Струп сто раз успел перезнакомиться и при встрече по-приятельски здоровался за руку. Стеценко был просто винтиком – маленьким, но важным, поломка которого неизбежно привела бы к остановке всей машины. А машина должна была продолжать работать до тех пор, пока генерал Тульчин у себя на Лубянке досконально не изучит ее устройство и не составит поименный список конструкторов и сборщиков данного агрегата. Ничего этого Стеценко знать не мог, и частые визиты Струпа в его выстроенный на окраине приграничного поселка коттедж нельзя было объяснить ничем, кроме простой человеческой жажды общения с приятным собеседником. Превосходно это понимая, Бурсаков продолжал наведываться в гости к Петру Михайловичу – а пуркуа бы, собственно, и не па?