Операция "цитадель" - Богдан Сушинский Страница 27

К действительности его вернула влажная ладонь, которой Хейди слегка прикоснулась к щеке. Власов вздрогнул, приоткрыл глаза и, прежде чем успел сообразить, что над ним склонилась женщина, рванулся рукой к подушке, под которой по старой армейской привычке лежал пистолет.

— Хотели тут же, прямо в постели, пристрелить, мой генерал генералов? — склонилась над ним Хейди. — Обычно подобное желание возникает у мужчины не ранее шести месяцев после свадьбы.

— Всего лишь нервы.

— Понимаю, утомила вас ожиданием, мой генерал генералов, — с наигранной нежностью заключила немка. — И не вздумайте креститься: я не привидение, а всего лишь ваша невеста.

— Это война, Хейди.

— Странно. Я-то думала, что это всего лишь брачная ночь. Но если в постели вы чувствуете себя, как на передовой…

— С вами — да.

— Звучит, как похвала, — задорно рассмеялась вдова боевого эсэсовского офицера. — Вот только война здесь, наверное, ни при чем.

— Война всегда «при чем», — вздохнул бывший командарм 2-й ударной. — Вся жизнь — в стремени, да на рыс-сях.

В те несколько минут, которые он предался забытью, чуткий, нервный сон опять унес его туда, в леса, под Волхов, и ему вновь пришлось отбивать атаку десанта, выброшенного немцами на просеку, буквально в двухстах метрах от штаба армии. Это был один из его последних боев, во время которого Власов успел передать по рации в штаб фронта радиограмму, состоящую всего из одной фразы: «Бой идет за штаб армии. Власов» [35].

Тогда генерал почти не сомневался, что эта радиограмма станет последней, под которой значится его имя, и, взяв автомат, занял позицию в обводном окопчике, у самого входа в штабной блиндаж, между раненым и убитым рядовыми. И, кажется, вовремя: не появись он еще три-четыре минуты, двое скошенных им десантников наверняка ворвались бы в окоп. И как потом, блуждая болотными волховскими лесами, командарм молился, чтобы эта радиограмма дошла до командующего фронтом, а еще лучше — до самого Сталина. Чтобы она не затерялась в ворохе штабных бумаг, среди сотен других радиограмм.

Пусть сам он, как и весь его штаб, весь командный состав армии, обречен, лишь бы уцелела эта его весточка из ада, единственное его оправдание перед командованием фронта, перед Верховным Главнокомандующим, перед самой историей. Если бы Власову тогда предложили: спасти ему жизнь или спасти радиограмму, он отдал бы предпочтение радиограмме.

Генерал боялся признаться себе в этом, но и сейчас он все еще готов молиться на эту радиограмму. Он прекрасно понимал, что войну Германия уже, собственно, проиграла, по крайне мере на русском фронте. И теперь только эта радиограмма, да еще люди, которым выпало ознакомиться с ее текстом, были последними правдивыми свидетелями той истинной трагедии его армии, которая разыгралась в лесных болотах под Волховом. Пусть даже окажется, что в течение многих лет свидетели эти окажутся предательски «молчаливыми». Но ведь когда-то же эта правда все равно должна была проявиться.

Эта фронтовая правда могла быть подтверждена и последним более или менее пространным радиодонесением в штаб Волховского фронта, подписанным им и членом Военного совета армии бригадным комиссаром Зуевым. Текст его Власов хранил до последней возможности, даже уже пребывая в плену, и помнил его наизусть. По существу, это было извещение о гибели 2-й ударной армии, ее «похоронка», датированная 21 июня 1942 года: