Золотая акула - Андрей Молчанов Страница 27

– Ну а бизнес как? – спросил чекист.

– Да так, – покривился Вова. – Много пили… Потом пошли по лавкам за закупками. Черт знает, что закупать?.. Подхожу в итоге к одному арабу, ткнул пальцем в перчатки какие-то пластмассовые и говорю: «Вот это, но только много».

– Перчатки-то ты продал? – спросил папаня.

– Еще торгуются…

– Не, Вова, – сказал я, – вряд ли я тебе что одолжу…

– Да ты чего! – возмутился братец. – Я теперь уже все просек! Всю конъюнктуру! Я теперь…

Как бы подтверждая правоту хозяина, угрожающе заблеял козел, упершись в меня стальным взором нетрезвых глаз.

– Пшел! – отмахнулся я, случайно задев кистью руки козью морду.

Оскорбленный Николай Азизович внезапно приподнялся на задние ноги, нависнув надо мной. Огромный, косматый чертяка, он едва не доставал рогами до потолка.

Я заполошно подскочил со стула, но уйти из зоны атаки не успел, получив такой удар козлиным лобешником и рогами в грудь, что едва не улетел в камин.

Николай Азизович встал надо мною, свирепо блея.

– Место, паскуда! – заорал Володька, пиная козлищу ногой в бок. – Место, говорю!

Меня подняли с пола, козла, приманив стаканом с пивом, удалили из подвала, и трапеза продолжилась.

Застольные разговоры сводились к актуальной для всех присутствующих теме: чем-то предстояло заняться.

Но чем?

Отсиживаться в Володькином замке и хлестать водку ночами и днями желания не было, но нынешний российский озверелый капитализм, принесший нищенское существование работающим на нерегулярно выплачиваемую зарплату и жесточайшую конкуренцию в среде вольных предпринимателей, чьи дивиденды в основном от зарплаты трудового населения зависели, этот капитализм принуждал уже к изощренной деловой эквилибристике в обнаружении перспективных начинаний.

– Тебе-то чего плакаться? – говорил папаня Володь-ке. – Продай дом, вот и средства. Хоть на «челнок», хоть на что…

– Ты охренел, дед! Я его десять лет строил! Все, что зарабатывал, сюда вбухал!

– Ну и что? – возражал папаня. – Вбухал он! А теперь любуется на свою виллу! А у самого уже Красную площадь через носки видно!

– Пойду, подброшу псине жратвы, – поднялся из-за стола Вова. – Присоединяйся, Игорек, подышим природой…

Мы вышли на темный морозный двор.

– В самом деле, чего бы, твою мать, предпринять? – вздохнул братец.

– Не дергайся, – сказал я. – Надумаем. Главное – живы.

– Это – да! – внимательно на меня посмотрев, согласился Володя. – Это – с тобой не поспоришь!

Когда мы вернулись в подвал, то застали там папаню, повествовавшего нашему гостю о своих военно-морских приключениях.

– Glaube es, glaube es nicht [3], – говорил папа, под влиянием горячительного напитка уже перешедший на хорошо ему известный язык германцев. – Значит, разгромили конвой, бултыхаюсь я в водице один-одинешенек, от холода сознание утрачиваю, и тут прямо передо мной из пучины рубка появляется… Черная, как салом натертая… Очнулся уже на подлодке, весь – нежно-лилового цвета, в мазуте, вокруг немцы. И знаешь, чем отогревали меня? Бабой, понял? Эксперименты они такие ставили, из концлагерей ниточка им тянулась… Мол, женское тело – лучший способ отогрева моряков…

– И отогрели тебя? – усмехнулся Вова.

– Как видишь, обалдуй…

– А кроме отогрева еще чего-нибудь было?

– Там не до чего-нибудь… А ну тебя, ботало…

– Ну-ну, – кивнул Сергей заинтересованно.

– Вообще-то у них приказ Дёница был, – продолжил папаня. – Пленных не брать. Но то ли эксперимент – баба, кстати, полька, из низшей, по-ихнему, расы…

– А по-нашему – из очень даже высокой, – вставил неугомонный Вова. – Точно, дядя? Хорошенький попался экземпляр?

– У-у! – сказал папаня и выразительно выдвинул вперед руки, обозначая бюст своей спасительницы.

– На себе не показывай, – сказал Вова.

– Почему?

– Так мне один бывший зэк советовал…

– А ну тебя! – отмахнулся папаня. – Да, – продолжил сокрушенно, – у них выбор имелся. Вся Европа, любая попа – выбирай, не хочу… Ну, та, моя, может, и не леди Макбет какая-нибудь…

– Чего? – осклабился Вова. – Не путаешь с королевой Марго?

– Насчет королевы – не знаю, – запыхтел папа возмущенно, – но уж поинтереснее была, чем кишка твоя… Прямая, блин!

– Чего ты на моей бабе зациклился?! – посуровел Вова лицом. – Не доставай, дед!

– Погоди, – зыркнул на Вову чекист. – У человека действительно уникальное прошлое… Обалдеть просто! Не то, что твой пляж в Эмиратах…

– Ну, полно, полно, – сказал папа с той вальяжной застенчивостью, что бывает у генералов при вручении им орденов с комплиментами или же когда к ним уж очень явно подлизываются. – Н-да, – продолжил, – но что уж там никаких таких кондиционеров не имелось, точно. Северное море! На переборках иней, матрацы и простыни от конденсата мокрые… Вот. Ну да… Матрос у них, кроме того, погиб, и решили они меня на его место…

– Русского? – удивился Сергей.

– Объясняю почему. Тогда все сурово было, каждый член экипажа чуть ли не круглосуточно пахал, все расписывалось плотно, до деталей… И если два человека из экипажа гибли, гибла и лодка. Вот так. А Гиммлер еще послабление дал, сказал, что если один русский танкист будет находиться в команде с танкистами немецкими – это, мол, даже очень отлично и никакой угрозы тут нет. Главное, сказал, второго русского не брать, а то эти парни между собой снюхаются. Не, войдут в сговор! – вот как сказал. Да к тому же к концу войны уже такие потери немцы несли, что даже в С С славян брали. У них же целая казачья дивизия имелась. Наших, да, русаков, эсэсовцев. Вот и у меня интересное положеньице создалось. Не хочешь служить – пожалте за борт, это легко. Не хочешь за борт – упирайся. Выбора никакого. А с подводной лодки, как известно, не тиканешь…

– В общем, дед встал на путь предательства, – изрек Вова.

– Тебе, герою, просто судить, – смиренно отозвался папа. – Козлов дрессировщику. – И замолчал обиженно.

– Я вас прошу, продолжайте, – сказал Сергей.

– Ну вот… Приходим мы, значит, в город Киль, в порт. И дается нам пять дней на отдых. Это вместо положенных – то двадцати семи! В порту – мандраж, суета, конец войны близок – апрель сорок пятого на носу; немцы на нервах… Лодку – под железобетонный навес, от английских фугасов защищающий, к ней – шланги с водой, паром, электричеством и – пошли приборки-ремонт. После команда за город уехала с талонами на проституток в публичный дом для подводников, а меня, сирого, – в другой дом терпимости – в гестапо.