Могила тамплиера - Андрей Воронин Страница 26

– А еще, – вспомнил Быков, – у него на пальце была татуировка. Такая, знаешь, в виде перстня.

– Тюремная, – сказал Глеб. – Ты не знал? Жаль. Мог бы избежать неприятностей. А что за перстень?

– Да простенький какой-то. Выглядит незаконченным. Ну, прямоугольник, вроде камня, поделенный на четыре части двумя диагоналями...

– Все?

– Все.

– А внутри? Я имею в виду, эти треугольники затушеваны?

Быков наморщил лоб, припоминая.

– Да нет, пустые. Я же говорю, он выглядит как будто незаконченным...

– Он вполне законченный, – заверил его Глеб. – Просто это отличительный знак, означающий, что его владелец – чушок.

– Кто?

– Парашник, – пояснил Сиверов и, увидев, что горизонтальные морщины на лбу аспиранта не разгладились, перевел свое сообщение на русский язык: – Неприкасаемый, низшая ступень в лагерной иерархии.

– Петух, что ли?

– Да нет, не петух. Петухи – особая статья. Им частенько татуируют голую бабу на спине – чтобы тому, кто будет... ну, ты понимаешь... так вот, чтобы ему было легче представить, что он с женщиной.

Быков поморщился.

– Я бы, наверное, убил, – сказал он. – Или сделал так, чтоб меня убили. Чем такое терпеть...

– Некоторым нравится, – невозмутимо сообщил Сиверов. – И потом, сопротивляться легко только в воображении. На деле это не так просто, как кажется, когда смотришь по телевизору фильм из лагерной жизни.

– А ты сам, часом, там не бывал? – поинтересовался Быков.

– Где я только не был, – туманно высказался Слепой. – Но ты уверен, что это он?

– Он, он, – ответил археолог, – можешь не сомневаться. Вот ведь рожа уголовная! Выжрал мою выпивку, а потом меня же и обокрал!

– Так оно чаще всего и бывает, – утешил его Глеб.

Ему повезло: Быков сразу же опознал своего собутыльника, которого упорно именовал то "гуманоидом", то "сапиенсом", по одной из ксерокопий, сделанных Глебом с личных дел допрошенных оперативниками Стрешнева бывших и нынеших уголовников. Фамилия "сапиенса" была Мигуля; узнав об этом, Быков заявил, что внешний облик проклятого ворюги целиком и полностью соответствует этой фамилии – так, что никакой клички не надо.

– А может, мы зря это затеяли? – опять заволновался Гена. – Как-то я все это немного не так себе представлял. Задерживать преступников – дело правоохранительных органов...

– А я кто? – спросил Глеб.

– Ты – это ты. Да и то у меня впечатление, что действуешь ты на свой страх и риск. А я-то в этих ваших делах вообще никто, и звать меня никак. Как-то все это, знаешь... Ну, в общем, незаконно.

Сиверов оторвал взгляд от дороги и некоторое время с интересом разглядывал своего попутчика в неверном полусвете приборной доски.

– Ты кого боишься – ментов или этого Мигули? – спросил он наконец.

Вопрос достиг цели: Быков моментально разозлился и перестал трястись.

– Таких, как этот Мигуля, человек двадцать надо, чтоб меня напугать, – заявил он. – А вот за самоуправство нас с тобой повинтить могут. Тебе-то как с гуся вода, тебя они отпустят и еще под козырек возьмут, зато на мне потом за все отыграются.

Глеб вздохнул. Все-таки, наверное, у каждого человека есть свой собственный потолок – предел, переступить который ему очень трудно, если вообще возможно. Добравшись до этого предела, уткнувшись в него, человек неизбежно начинает юлить, искать оправдания, сворачивать из стороны в сторону, ища пути в обход препятствия, – в точности так, как комнатное растение, фикус какой-нибудь или пальма, упершись макушкой в потолок, изгибается и продолжает расти по горизонтали. Вот и сейчас ему было неловко наблюдать, как Быков, этот громобой с внешностью былинного богатыря и в целом довольно симпатичный, порядочный человек, мучается на соседнем сиденье, раздираемый противоречивыми эмоциями: с одной стороны, горячим желанием поскорее вернуть энклапион и загладить свою вину перед любимым учителем и всей археологической наукой, а с другой – не менее горячим стремлением не соваться во всю эту уголовщину и, главное, избежать возможных неприятностей с милицией.

– А я тебе еще раз повторяю, – сказал он, зная, что толку от его слов почти наверняка не будет никакого, – что я, во-первых, действую с ведома начальника уголовного розыска, а во-вторых, в гробу их всех видал и, уж во всяком случае, в обиду тебя не дам. А в-третьих, от тебя всего-то и требуется, что зайти в квартиру, посмотреть на этого типа и показать на него пальцем: да, это вот он самый и есть. Или, наоборот, сказать, что ты ошибся, и это вовсе не он. После этого можешь катиться на все четыре стороны, дальше я без тебя разберусь.

– Да я и сам могу разобраться, – неожиданно впадая в противоположную крайность, заявил Быков.

– А вот этого не надо, – возразил Глеб. – Предоставь это специалисту, то есть мне.

– А щипчики для вырывания ногтей ты захватил?

Сиверов промолчал, оставив без внимания эту неуклюжую попытку пошутить. Быков был не в своей тарелке, а в таком состоянии люди часто говорят совсем не то, что думают, и горько потом об этом сожалеют. Правда, если бы Гена Быков поменьше болтал, всей этой истории просто не случилось бы и в данный момент Глеб досиживал бы последние денечки отпуска на солнечном морском берегу, а не гнал в кромешной темноте машину по кочкам.

– Знаешь, – сказал Слепой, чтобы отвлечь Гену от мрачных мыслей, – я недавно Фолкнера перечитывал. Так вот, у него там описан шериф, которому чуть ли не каждый год приходилось покупать новую машину. Они у него не ломались, а просто снашивались, как башмаки, – как там сказано, от трения...

– Ты это о чем? – удивился Быков.

Машину немилосердно тряхнуло, амортизаторы крякнули, под днищем раздался глухой удар. Гена лязгнул зубами, едва не прикусив язык.

– Вот об этом самом, – ответил Глеб. – У меня тоже машины долго не держатся.

– А я четвертый год на "Жигули" коплю, – с затаенной завистью к человеку, который может позволить себе менять машины, как носки, по мере их изнашивания, сообщил Быков. – На подержанные...