Востоковед - Александр Проханов Страница 25

Спасаясь от холода и угрюмых напоминаний, Торобов жался к подсвечнику, на котором горели свечи, и витало золотистое облако.

К нему подошел священник. Его арабское лицо густо заросло седой бородой. Грива волос казалась серебряным слитком. Он был из библейских ветхозаветных времен, когда о пришествии Христа проповедовали пророки, и он был одним из них. На нем была фиолетовая мантия, шитая серебром, и золотая потертая епитрахиль.

– Здравствуйте, – произнес священник. – Я вас не знаю. Вы не из моих прихожан.

– Благословите, отче. – Торобов припал губами к холодной костлявой руке, слыша, как ткани священника пахнут сладким дымом. – Я из России.

– Из России? Я был в России, присутствовал на службе, когда служил патриарх. В России очень много снега. Я люблю Россию.

– У вас такой величественный храм. Должно быть, когда-то на этом месте произошло чудо.

– Чудо в том, что мы все еще живы, – произнес священник.

Ненадолго отошел и вернулся, держа в руках высокую свечу.

– Поставьте свечу и помолитесь. В дороге хорошо помолиться.

Торобов оплавил торец свечи, зажег и укрепил в гнезде подсвечника. Свеча разгорелась, и золотистое облако стало ярче и выше.

Он стоял и смотрел на свечу. Не молился, а погрузился в мечтательное созерцание, какое бывает на грани яви и сна.

В этом золотистом пятне открылось иное пространство, в которое он вошел, как входят в туман. В этом чудесном тумане появилась беседка со стрельчатыми арками и резными колоннами. Там стол с плодами и яствами, блюдо с яблоками, ваза с виноградом. За столом сидит Фарук Низар в белой рубахе, молодой, с пушистыми бровями. Радуется его появлению. Они угощают друг друга виноградом, протягивают алые ломти арбуза и медовой благоухающей дыни. Любят друг друга, празднуют долгожданную встречу.

Торобов выпал из волшебного пространства, когда услышал голос Хабаба:

– Я вернулся. Мы можем идти.

Покидая храм, Торобов оглянулся, стараясь запомнить свечу, священника в сиреневой мантии, сумрачные фрески на стенах. Знал, что больше сюда не вернется.

Стемнело. Они ехали по центральной улице Газы, среди озаренных витрин, цветных реклам, слепящих автомобильных фар. Слышалась музыка, гудки, рокот большого города. Не верилось, что вся эта оживленная вечерняя жизнь проходит под прицелом орудий, окружена минными полями, пулеметами, бетонной стеной и в любую минуту может быть подавлена и растерзана.

По мере того как они подвигались к окраине, огни гасли, улицы становились темнее и пустыннее, пока совсем не погасли и обезлюдели. Тянулись одноэтажные, с черными окнами дома, кривые, немощеные улочки. Хабаб выключил фары.

– Мы куда? – спросил Торобов.

– Здесь граница, стена, полоса отчуждения, минное поле. Если живая душа приближается на триста метров к стене, пулеметы автоматически открывают огонь. Неделю назад к стене приблизилась корова, и ее расстреляли из пулеметов. Она лежит на солнце, разбухла, гниет, но мы ее не можем убрать.

– Ты хочешь показать мне убитую корову?

– Я просто проверяю посты. Сегодня ночью мы готовим операцию, и Израиль ответит ударом. Могут пойти танки. Мы укрепляем оборону.

Машина пронырнула по узкому проулку, остановилась перед черным домом. Они вышли. Домов больше не было. Из тьмы дул холодный ветер. Черная пустота казалась зияющей, таила угрозу, в ней скрывались пулеметы, лежащие в бурьяне мины, инфракрасные зрачки телекамер.

– Прижимайся к стене, – произнес Хабаб и стал красться вдоль каменного забора.

Они обогнули дом, заглянули во двор, и в лучах вспыхнувшего фонаря возникла группа людей, стоящих плечо к плечу.

– Аллах Акбар! – произнес Хабаб.

– Аллах Акбар! – единым дыханием, с радостной готовностью отозвались люди, воздев кулаки.

Их было шестеро. Лица по глаза были занавешены черными платками. На головах арафатки или тугие косынки. Куртки, джинсы, «Калашниковы». Все были молоды, худые, подвижные, с нервной гибкостью и спортивной готовностью сорваться с места и бежать, скакать. На земле у их ног стоял миномет из обрезка трубы, какой-то куль, обмотанный изолентой, с чемоданной ручкой.

– Обстановка? – спросил Хабаб.

Тот, что был повыше и покрупнее, ответил:

– По ту сторону был выстрел. Прошел грузовик или бронетранспортер. В остальном тихо.

– Это наш брат, русский, доктор Леонид. Приехал из Москвы поддержать ваш дух.

Парни молчали, были не видны их закрытые платками губы, но глаза над кромками платков сияли любопытством и молодым блеском.

– Если израильская армия перейдет границу и вторгнется в Газу, они примут первый удар. Миномет ударит по пехоте, а мину кинут под танк. – Хабаб показал на куль, обмотанный лентой. – Здесь, под землей, много туннелей. Наши бойцы перед носом вражеской пехоты ныряют под землю и оказываются в тылу врага.

Торобов смотрел на худые тела, на жилеты с множеством карманов, из которых торчали автоматные рожки и ручные гранаты. Испытывал мучительную к ним любовь, отцовское влечение и нежность. Боялся подумать, как двинутся ревущие громады, окутанные огнем и дымом, и навстречу им бросятся эти хрупкие юноши, кидая под гусеницы кули взрывчатки.

– Это мой сын Кааб. – Хабаб обнял того, что докладывал обстановку. Отодвинул черный треугольник платка, и Торобов увидел свежее, чистое лицо, румяные губы, щеки и подбородок, тронутые легким юношеским пушком. Видел, с какой нежностью и гордостью отец смотрит на сына. – Нам пора! – сказал Хабаб, натягивая на губы сына черный платок. – Аллах Акбар!

И в ответ слитно, в одно дыхание прозвучало:

– Аллах Акбар! – и полетело в черную пустошь.